Русь. Строительство империи 7
Шрифт:
Четыре тысячи всадников Кучюка начали свой яростный танец. Они неслись вдоль линии вражеского лагеря, поднимая тучи пыли, которая в трепещущем свете факелов казалась кроваво-красной. Они имитировали атаку: с диким гиканьем налетали на передовые хазарские заставы, осыпали их стрелами из своих коротких луков, тут же откатывались назад, чтобы через мгновение появиться в другом месте, сея панику и сумятицу. Шум стоял такой, что, казалось, сама земля дрожит под копытами их коней. Это был чистый, первобытный хаос, великолепно разыгранный спектакль, призванный приковать к себе все внимание вражеского командования.
Я не отрываясь смотрел туда, на левый фланг вражеского стана. Расчет оправдывался. Даже отсюда,
Отлично. Просто превосходно. Рыбка заглотила наживку. Кучюк и его воины отрабатывали свое серебро сполна. Пока они там мечутся, готовясь встретить бурю с одной стороны, настоящая гроза уже тихо собиралась на противоположном фланге. Рядом довольно хмыкнул Ратибор, поудобнее перехватывая топоры.
— Поверили, княже, — пророкотал он тихо. — Глянь, как забегали, болезные. Думают, вся сила там.
Илья Муромец молча поправил на плече свою чудовищную палицу, его глаза в темноте сверкнули предвкушением боя.
Первый акт нашего ночного представления был сыгран безупречно. Враг смотрел не туда. Теперь наступал наш черед. Наш тихий, смертоносный выход на сцену.
Пока там, слева, бушевала искусственная буря, устроенная Кучюком, мы начали свое тихое, почти призрачное движение. Настало время для главного удара, для той самой хирургической операции, ради которой все и затевалось. Я повел за собой ударный отряд — тысячу отборных воинов, лучших из лучших. Мои старые дружинники из Березовки, закаленные в десятках стычек, новгородцы, прошедшие осаду и штурм, воины из недавно присоединенных земель, доказавшие свою преданность. Илья и Ратибор лично отбирали каждого, смотрели в глаза, проверяли снаряжение. Здесь не было случайных людей — только те, на кого можно было положиться как на самого себя. Рядом с ними двигалась еще тысяча — печенеги. Но не те, что сейчас поднимали пыль и шум на другом конце долины. Этих Кучюк выделил по моей особой просьбе: самые дисциплинированные, умеющие передвигаться бесшумно, словно рыси в ночном лесу. Их лица были непроницаемы, глаза горели предвкушением добычи, но они держались тихо, подчиняясь моим знакам и командам своих десятников, которые шли рядом с моими. Удивительно, но степняки могли быть вполне себе спецназом, если правильно замотивировать и поставить задачу.
Мы двинулись не прямо на вражеский лагерь, а вдоль берега Сурожского моря, по узкой полоске земли между водой и начинающимися холмами, на которых раскинулся стан хазар. Путь был не из легких: ноги вязли в песке, местами приходилось обходить валуны и заросли колючего кустарника. Но главное — мы были скрыты от глаз вражеских дозорных, которые сейчас, без сомнения, всматривались в степь, ожидая атаки Кучюка, а не сюда, на этот пустынный, казалось бы, безопасный берег.
Впереди, едва различимые во тьме, скользили тени — лазутчики Веславы. Эти ребята были настоящими мастерами своего дела. Они знали здесь каждую тропку, каждый овражек. Последние часы они провели, ползая буквально под носом у хазар, уточняя расположение нужных нам шатров — ставки византийского интригана Скилицы и предателя Ярополка. Их шатры, как и доносила разведка, стояли немного на отшибе, ближе к нашему, правому флангу, в окружении личной охраны византийца и нескольких десятков хазарских воинов. Видимо, Скилица ценил комфорт и не хотел находиться в гуще шумного и вонючего хазарского лагеря, полагаясь на
Мы двигались в абсолютной тишине. Единственными звуками были мерный шепот волн, накатывающих на берег, да приглушенное, почти неслышное дыхание двух тысяч человек и их коней. Копыта были обмотаны плотной тканью, сбруя подогнана так, чтобы не звенеть, оружие — топоры, мечи, копья, палицы — воины держали в руках или плотно прижимали к себе. Даже печенеги, обычно такие шумные, сейчас двигались с поразительной осторожностью, их узкие глаза внимательно сканировали темноту. Напряжение висело в воздухе, густое, почти осязаемое. Каждый понимал: одна ошибка, один неосторожный звук — и весь план полетит к чертям. Нас просто сметут превосходящими силами еще до того, как мы успеем добраться до цели.
Я ехал в головном отряде, рядом с Ильей и Ратибором. Рука сама собой лежала на рукояти одного из топоров, висевших у седла. Сердце колотилось где-то в горле — не от страха, нет, скорее от возбуждения, от осознания того, что именно сейчас, в эти минуты, решается очень многое. План, который мы так тщательно прорабатывали сейчас воплощался в жизнь. Но одно дело — расчеты и совсем другое — реальность: темная ночь, две тысячи воинов, идущих в самое логово врага, и неизвестность впереди. Одно неосторожное движение, случайный дозорный, собака, учуявшая наш запах — и все может пойти прахом.
Доносившийся издалека шум битвы, устроенной Кучюком, служил нам отличным прикрытием. Он отвлекал, маскировал наше движение, создавал у врага ложное чувство безопасности на этом фланге. Я видел, как некоторые из моих дружинников невольно поворачивали головы в ту сторону, где небо озарялось отблесками далеких факелов и откуда доносились боевые кличи. Но я знал: наше дело здесь, в этой тишине, в этом ползучем, скрытном движении к сердцу вражеского стана.
Лазутчики впереди остановились, подали знак. Мы подошли к небольшому оврагу, поросшему кустарником, который вел от берега вглубь, прямо к тому месту, где, по их данным, располагалась ставка Скилицы. Дальше — пешком. Я спешился, остальные последовали моему примеру. Коноводы тихо отвели лошадей под прикрытие прибрежных скал. Теперь только люди. Две тысячи теней, вооруженных до зубов, готовых обрушиться на врага.
Мы начали подниматься по оврагу. Земля была влажной от ночной росы, пахло морем и какой-то терпкой травой. Впереди уже виднелись первые шатры вражеского лагеря, тускло освещенные редкими кострами. Судя по всему, охранение здесь было немногочисленным — все внимание действительно было приковано к левому флангу. Тишина стояла почти абсолютная, нарушаемая лишь далеким гулом битвы да нашим собственным дыханием.
Мы подошли к краю оврага. До цели оставалось не больше сотни шагов. Вот они — несколько больших, богато украшенных шатров, выделявшихся на фоне остальных. Вокруг них горели костры поярче, виднелись фигуры часовых. Их было немного, и они явно не ожидали нападения с этой стороны. Да, там сейчас было оживленно, пытались понять что происходит, но видимо не особо боялись ночной атаки (что и логично — степняки не горазды на то, чтобы удивить имперцев). Лазутчик, ползший рядом со мной, указал на самый большой шатер в центре. Ставка Склицы. Наш главный приз.
Я оглянулся на своих людей. Их лица были сосредоточены. Глаза горели. Они были готовы. Я перевел дыхание, проверяя рукояти топоров. Момент настал. Сейчас ночь взорвется.
Небо на востоке только-только начало едва заметно светлеть, окрашиваясь в мутно-серые тона. Предрассветная прохлада стала ощутимее. Самый глубокий, самый сонный час ночи. Идеальный момент. Лазутчик, лежавший рядом со мной у кромки оврага, тихо, но отчетливо издал короткий, пронзительный крик ночной птицы. Условный сигнал.