Русь. Строительство империи 7
Шрифт:
«Василевс…». Ромеи не меняются. Вечно плетут свои интриги, вечно пытаются чужими руками жар загребать.
— А Ярополк? Он тоже часть вашего великого плана? Марионетка, чтобы дергать за ниточки?
Скилица презрительно фыркнул.
— Ярополк… Глупец, обуреваемый амбициями, которых не в силах потянуть. Да, он должен был стать нашим наместником в Киеве. Удобная фигура. Его именем можно было бы прикрыть истинные цели. Но он оказался еще большим ничтожеством, чем я предполагал. Сбежал, как трусливый шакал, при первой же опасности.
Ярополк… Предатель. Теперь и официально, из уст его же покровителя.
— И каковы же были эти «истинные цели», Лев? — я чуть подался вперед. — Просвети меня, варвара. Хочу понять всю глубину византийского коварства.
Он на мгновение замялся, оценивая меня. Видимо, решал, стоит ли откровенничать или продолжать играть в гордого пленника. Инстинкт самосохранения, похоже, начинал брать верх над спесью.
— Полное подчинение всего Северного Причерноморья интересам Империи, — неохотно выдавил он. — От Дуная до Танаиса. Контроль над торговыми путями. Установление протектората над всеми прибрежными городами, включая твою Тмутаракань. Русь должна была стать вассалом, поставляющим ресурсы и воинов для нужд Константинополя. Ярополк был лишь первым шагом. Затем пришел бы черед и остальных непокорных.
Картина вырисовывалась ясная и весьма безрадостная для Руси. Империя решила по-тихому прибрать к рукам все, что плохо лежит, воспользовавшись нашими внутренними раздорами. И ведь почти получилось. Если бы не наша отчаянная ночная вылазка, если бы не союз с Кучюком…
— А что по поводу ваших сил в Крыму? Вы ее Таврикой называете, — спросил я, меняя тему. — Насколько я понимаю, вы там неплохо окопались. Расскажи, что меня ждет, если я решу навестить ваших стратегов в Херсонесе или Пантикапее.
Глаза Скилицы на мгновение блеснули. Он уловил нотку интереса в моем голосе и, кажется, увидел в этом шанс поторговаться за свою никчемную жизнь.
— В Таврике у нас значительные силы, — начал он уже более охотно. — Несколько легионов опытных воинов. Флот, который… — он запнулся, вспомнив, вероятно, о судьбе своих дромонов этой ночью, — … флот, который все еще представляет угрозу. Крепости хорошо укреплены. Любая попытка вторжения будет стоить тебе очень дорого. Но… — он сделал паузу, — я мог бы помочь тебе. Я знаю расположение гарнизонов, слабые места в обороне. Я знаю людей, которые могли бы… перейти на твою сторону, если им предложить выгодные условия. Я мог бы стать ценным источником информации. В обмен на мою жизнь и свободу.
Вот оно. Типичный византиец. Готов продать и предать кого угодно, лишь бы спасти свою шкуру. Впрочем, информация — это тоже оружие, и глупо было бы им не воспользоваться.
Я посмотрел на него долгим, изучающим взглядом. Верить ему на слово было бы верхом наивности. Но и отмахиваться от его предложения тоже не стоило.
— Твои предложения будут рассмотрены, Лев, — произнес я наконец. — А пока ты будешь нашим гостем. Под очень пристальным наблюдением. Ратибор!
Мой верный воевода шагнул вперед.
— Отведи его. Содержать под усиленной стражей. Никому не позволять с ним общаться без моего личного разрешения. И глаз с него не спускать. Жизнью за него отвечаешь.
Ратибор коротко кивнул и, грубо схватив Скилицу за локоть, повел его прочь. Византиец еще
Разобравшись со Скилицей, я повернулся в сторону Тмутаракани. Город, еще недавно замерший в смертельной тишине осады, теперь оживал. С крепостных стен, где еще виднелись следы недавних боев — обгоревшие бревна, пробоины от вражеских камней, — уже доносились радостные крики. Наши! Это уцелевшие защитники приветствовали рассвет победы.
И вот, с протяжным скрипом, который, казалось, разрезал утренний воздух, тяжелые городские ворота начали медленно, но неуклонно распахиваться. Словно гигантская пасть, изголодавшаяся по свободе, отворялась, чтобы выдохнуть застоявшийся страх и вдохнуть надежду. За ними показалась сначала узкая полоска света, потом шире, и, наконец, ворота распахнулись настежь, открывая вид на главную улицу, ведущую вглубь города.
В проеме ворот, на фоне темнеющих городских построек, показалась фигура. Высокая, чуть сутулая от усталости, но несгибаемая — Такшонь. Галицкий князь, мой верный соратник. Он был изможден до предела, лицо осунулось, покрыто копотью и запекшейся кровью. На перевязанной наспех руке виднелось свежее пятно, одежда во многих местах была порвана и прожжена. Но глаза его, обычно спокойные и рассудительные, сейчас горели каким-то неистовым огнем. Он стоял, опираясь на свой длинный меч, воткнутый острием в землю, и смотрел на нас, на приближающееся войско. А за его спиной, теснясь в проходе, стояли его воины — остатки гарнизона Тмутаракани. Их было немного, может, сотня-другая галичан, да еще столько же местных ополченцев. Худые, закопченные, многие с перевязанными ранами, но все как один с оружием в руках, готовые драться до последнего. Герои. Иначе и не скажешь.
Я тронул коня, и мой отряд двинулся к воротам. Когда мы приблизились, Такшонь с трудом выпрямился, отнял руку от меча и сделал несколько шагов нам навстречу. Наши воины, мои дружинники и печенеги Кучюка, которые уже успели подтянуться к городу, видя эту сцену, начали одобрительно гудеть, а потом и вовсе разразились приветственными криками. Воздух наполнился звоном оружия, которым стучали по щитам, и радостным ржанием коней.
Я спешился, и мы с Такшонем одновременно шагнули друг к другу. Молча, без лишних слов обнялись — крепко, по-мужски. Это было объятие братьев по оружию, прошедших через огонь и воду. Я чувствовал, как дрожат его плечи от перенапряжения.
— Выстояли, князь, — хрипло произнес Такшонь, отстраняясь. Голос его был сорван. — Выстояли… Хотя и нелегко пришлось. Думали, конец уже.
— Знал, что выдержите, — ответил я. — Знал, что галичане не дрогнут. Молодцы. Все молодцы.
Наши воины тем временем смешались с защитниками города. Шли рукопожатия, дружеские хлопки по плечам, кто-то делился водой из фляги, кто-то просто стоял и улыбался, глядя на своих спасенных товарищей. Картина была невероятно трогательной. Даже суровые, закаленные в боях дружинники, видевшие смерть не раз и не два, не могли сдержать скупых слез.