Русь. Строительство империи 7
Шрифт:
И тут же рядом со мной возник Ратибор. Пока я разбирался с командиром, он со своими ребятами сумел прорвать ослабевший строй скутатов с фланга. Не теряя ни секунды, Ратибор ворвался под полог шатра. Оттуда донесся короткий вскрик, звук удара. И через мгновение Ратибор вытащил наружу обмякшее тело. Лев Скилица. Византийский посланник, интриган и носитель системы, судя по всему, пытался выбраться или спрятаться, но не успел. Ратибор не стал его убивать — приказ был взять живым. Меткий удар рукоятью топора по затылку решил дело.
— Взяли, княже! — коротко бросил Ратибор, передавая бесчувственное тело подоспевшим дружинникам.
Скилицу тут же спеленали веревками, как кулек, и оттащили назад, вглубь нашего строя.
Все. Главная задача выполнена. Ставка врага разгромлена,
— Отходим! Все назад! Забираем раненых, пленного! Илья, прикрой отход! Живо! — прокричал я, перекрывая шум боя.
Команда разнеслась по рядам. Дружинники, не теряя строя, начали организованно отступать к оврагу, которым мы пришли. Подбирали своих раненых, тащили связанного Склицу, прихватывали самую ценную добычу, брошенную печенегами или захваченную у византийцев. Илья Муромец со своим отрядом встал в арьергарде, готовый встретить любую погоню. Его палица была готова к новой работе.
Мы отходили быстро, но без паники, растворяясь в утреннем тумане, который начал подниматься от моря. Ярость от подлого бегства Ярополка все еще кипела во мне, смешиваясь с горьким удовлетворением от захвата Скилицы. Эта змея еще расскажет много интересного. Ночная вылазка, почти безумный рейд, удался.
Битва за Тмутаракань только начиналась.
Глава 3
Мы отходили, а в голове уже настырно крутилась вторая, не менее рискованная часть нашего ночного представления. Если сухопутная вылазка была дерзостью, то то, что сейчас готовилось на воде, иначе как откровенным самоубийством назвать было трудно. Но выбора у нас, как водится, особо и не было. Византийский флот, хваленые дромоны, держал Тмутаракань в мертвой хватке с моря, и не прорвав эту блокаду, мы могли сколько угодно трепать хазар на берегу — город был обречен.
Ответственным за морскую операцию я еще затемно назначил Алешу. Парень, конечно, еще совсем молодой, но голова на плечах имелась, и хватка появилась командирская. Сколько воды утекло с тех пор, как я взял его к себе в Совином. Теперь вот — целый флот под началом держит. Ну, «флот» — это, конечно, громко сказано. Не грозные драккары викингов и не тяжеловесные византийские корабли с их «греческим огнем». Наше морское воинство состояло из нескольких десятков утлых рыбацких лодчонок, которые удалось реквизировать у местных или на скорую руку подлатать, да пары-тройки более-менее крепких речных стругов, какие обычно использовали для перевозки грузов по Кубани. Весь этот разношерстный «флот» мы еще с вечера припрятали в небольшой, скрытой от посторонних глаз бухточке, что затаилась в складках берега к северу от Тмутаракани. Место было выбрано не случайно — оттуда открывался прямой, хоть и неблизкий, путь к стоянке византийских кораблей, и в то же время оно было достаточно удалено от основного хазарского лагеря, чтобы не привлекать излишнего внимания.
Главной же движущей силой и, не побоюсь этого слова, техническим гением этой морской авантюры был Степан. Наш главный по арбалетам и катапультам, мужик с золотыми руками и светлой головой, без которого многие наши затеи так и остались бы несбыточными мечтами. Это он придумал, как усилить наши самострелы, это он наладил производство тех самых разрывных горшков, что так помогли нам под стенами Новгорода. И теперь на его плечи легла задача обеспечить наших морских диверсантов главным оружием — огнем. Не тем знаменитым и страшным византийским, который, по слухам, нельзя было потушить водой. У нас все было куда проще, но, надеюсь, не менее эффективно. Несколько дней Степан со своими помощниками колдовал над адской смесью: густая нефть,
— Главное, княже, чтобы горшки эти не покололись раньше времени, — говорил он, аккуратно обмазывая очередной сосуд толстым слоем глины для прочности. — А уж если долетят до цели да как следует приложатся, дыму будет много. И огня тоже.
В добровольцах для этой самоубийственной миссии недостатка не было. Первыми, само собой, вызвались галичане Такшоня, которых было мало со мной. Этим сорвиголовам любая драка была в радость, а уж такая, где можно было и себя показать, и византийцев проучить, — тем более. Народ бывалый, отчаянный, многие из них не раз ходили в морские походы еще со Святославом. К ним присоединились и наши северяне — новгородцы, псковичи, мужики из Березовки, для которых река и озеро были вторым домом. Эти ребята с малолетства управлялись с веслами и знали толк в лодках. На воде они чувствовали себя увереннее, чем на суше. Каждый понимал, на что идет. Шансов вернуться из этого рейда было, прямо скажем, немного. Но и сидеть сложа руки, пока враг хозяйничает у твоих берегов, никто не хотел. Так что отобрали самых крепких, самых умелых и, чего уж греха таить, самых безбашенных. Вооружили их чем бог послал: луками с запасом обычных и зажигательных стрел, короткими копьями-сулицами, удобными в тесноте абордажного боя, да топорами — куда ж русскому воину без топора. Ну и, конечно, главным аргументом были Степановы «огненные гостинцы» и факелы, чтобы эти гостинцы как следует «приправить».
Пока мы рубились на суше, отвлекая на себя основные силы хазар и часть византийских наемников, в бухте должна была идти последняя подготовка. Проверялись уключины, укладывались боеприпасы, еще раз инструктировались командиры лодок. Каждая минута была на счету. Успех всей нашей затеи висел на волоске и зависел от слаженности действий, от удачи, от того, сумеют ли наши ребята подкрасться к вражеским кораблям незамеченными. И от того, не дрогнет ли кто в последний момент. Но, глядя на лица тех, кто готовился к этому броску в ночь, я почему-то был уверен — не дрогнут. Слишком многое было поставлено на карту. Да и злость на этих ромеев, что пришли на нашу землю как хозяева, перевешивала любой страх.
Пока мы тут с печенегами поднимали на уши хазарский лагерь, заставляя византийских наемников метаться и хвататься за оружие, где-то там, в черной, как деготь, воде Сурожского моря, разыгрывалась вторая, не менее важная, часть нашего ночного концерта. И если здесь, на суше, мы могли рассчитывать на ярость атаки, на численное преимущество в точке удара и на эффект внезапности, то морским нашим сорвиголовам предстояло действовать в куда более стесненных обстоятельствах, полагаясь лишь на скрытность, удачу и собственное бесстрашие.
Алеша, собрав своих людей в укромной бухточке, отдает последние, тихие, как шепот волн, команды. Не было там ни громких кличей, ни бряцания оружием. Каждый звук мог стать роковым. Десятки лодок, похожих на призрачные тени, одна за другой бесшумно отваливали от берега, растворяясь в ночной темноте. Гребли медленно, вразнобой, чтобы не создавать ритмичного плеска, который мог бы разнестись по воде на многие версты. Весла, как и договаривались, были заранее обмотаны тряпьем — старыми портками, кусками мешковины, всем, что могло приглушить скрип уключин и стук дерева о дерево. Люди сидели низко, стараясь не выделяться на фоне темной воды, сливаясь с ней в единое целое. Напряжение, должно быть, висело в воздухе такое, что его можно было резать ножом. Каждый шорох, каждый всплеск казался оглушительным.