Русь. Строительство империи 7
Шрифт:
Путь им предстоял неблизкий. Ориентировались, как и тысячи мореходов до них, по звездам, что тускло мерцали на бархатном южном небе, да по едва различимым огонькам на мачтах византийских кораблей. Эти огоньки были одновременно и целью, и маяком, и смертельной опасностью. Пять громадных дромонов — вот их добыча. Пять плавучих крепостей, каждая из которых могла в щепки разнести всю их утлую флотилию одним удачным залпом своего «греческого огня» или тараном. Они стояли на якорях на внешнем рейде, надежно перекрывая вход в гавань Тмутаракани, словно огромные морские чудовища, замершие перед прыжком. Их темные, высокие силуэты грозно вырисовывались на фоне чуть посветлевшего у горизонта неба, где уже занималась заря. Даже на расстоянии чувствовалась их мощь, их чужеродность этим водам.
К счастью,
Лодки шли, рассекая черную воду. В каждой из них сидели люди, чьи сердца стучали в унисон с тихим плеском весел. Они всматривались в темноту, пытаясь различить малейшие признаки опасности. Впереди, на головном струге, был Алеша. Он, несомненно, чувствовал на себе всю тяжесть ответственности. Одно неверное движение, один неосторожный приказ — и все пойдет прахом, десятки жизней будут загублены напрасно. Но я верил в него.
Чем ближе они подходили к цели, тем медленнее и осторожнее становились их движения. Теперь уже можно было различить не только огоньки на мачтах, но и смутные очертания самих кораблей, услышать скрип снастей, отдаленные голоса вахтенных. Каждый гребок отдавался гулким эхом в напряженной тишине. Казалось, еще немного — и их заметят, поднимут тревогу, и тогда… Но пока ночь хранила их, скрывая под своим темным покрывалом. Они были как стая волков, подкрадывающаяся к спящему стаду. Голодные, злые, готовые вцепиться в горло врагу. И я молился всем богам, в которых еще хоть немного верил, чтобы их охота оказалась удачной.
Нервы были натянуты до предела, как тетива боевого лука. Еще немного, еще чуть-чуть, и вот они — вражеские дромоны, прямо по курсу. Алеша, должно быть, чувствовал, как бешено колотится сердце в груди, но внешне оставался спокоен, его силуэт на носу головного струга казался высеченным из камня. Он поднял руку — условный знак. Десятки пар глаз, не мигая, уставились на него, ожидая команды. Лодки, сбившись в неровную, но грозную стаю, замерли на воде, лишь слегка покачиваясь на ленивой волне. Расстояние сократилось до предела — теперь уже можно было различить отдельные фигуры на палубах византийских кораблей, услышать их гортанную, незнакомую речь. Момент истины приближался с неотвратимостью рассвета, который уже тонкой полоской занимался на востоке.
И вот рука Алеши резко опустилась вниз. Этот едва заметный в предрассветных сумерках жест послужил сигналом, которого так долго ждали. В ту же секунду тишину разорвал сухой, щелкающий звук — это одновременно спустили тетивы десятки луков. В небо взвилась огненная стая. Горящие стрелы, оставляя за собой дымные хвосты, устремились к ничего не подозревающим дромонам. Они летели, описывая крутые дуги, и обрушивались на деревянные палубы, на смоленые борта, на сложенные паруса, которые тут же начинали жадно ловить огонь. Где-то там, на флагманском корабле, раздался удивленный, а затем панический крик. Кажется, они наконец-то поняли, что происходит. Но было уже поздно.
Одновременно с лучниками в дело вступили наши «бомбардиры». Самые сильные и ловкие мужики, специально отобранные для этой цели, встали в лодках во весь рост, размахнулись и с дикими, первобытными
Картина, должно быть, рисовалась жуткая и одновременно завораживающая. На двух, а может, и трех византийских дромонах почти одновременно взметнулись вверх языки пламени. Сначала робкие, они быстро набирали силу, пожирая сухое дерево, просмоленные канаты, пропитанные маслом палубы. Черный, едкий дым столбами поднимался в утреннее небо, смешиваясь с багрянцем зари. На борту горящих кораблей началась настоящая паника. Раздавались крики ужаса и боли, команды, отдаваемые на чужом языке, тонули в общем гвалте. Фигурки людей метались по палубам, пытаясь сбить пламя, но оно лишь разгоралось все сильнее. Кто-то прыгал за борт, спасаясь от огня, но попадая в холодные объятия моря. Запахло паленым деревом, смолой и чем-то еще, от чего кровь стыла в жилах — горелым человеческим мясом.
Наши лодки, сделав свое черное дело, не стояли на месте. Они маневрировали, отходили на безопасное расстояние, чтобы избежать ответного огня, который, впрочем, пока был хаотичным и неточным, а затем снова приближались, чтобы нанести новый удар. Лучники продолжали поливать вражеские корабли огненным дождем, не давая византийцам опомниться, сосредоточиться, организовать какое-то подобие обороны. Те из них, кто пытался добраться до своих метательных машин или баллист, тут же становились мишенью для наших метких стрелков. Хаос и сумятица царили на палубах дромонов. Они, привыкшие к своей неуязвимости, к тому, что одно их появление вселяет ужас в противника, оказались совершенно не готовы к такому дерзкому, почти самоубийственному нападению. Их грозные корабли, гордость империи, превращались в пылающие ловушки. А маленькие, неказистые лодчонки «варваров» носились вокруг них, как стая злобных ос, жалящих со всех сторон. Алеша, несомненно, видел это и понимал — первая, самая важная часть его плана удалась. Враг был ошеломлен, дезорганизован, и теперь нужно было ковать железо, пока горячо.
Огонь и паника на византийских дромонах были лишь прелюдией. Алеша, видя, что первоначальный замысел сработал и враг деморализован, не собирался останавливаться на достигнутом. Его взгляд, должно быть, впился в ближайший из горящих кораблей — тот, что пострадал сильнее других и где суматоха достигла апогея. Настало время для самой отчаянной и кровавой части представления. Он что-то крикнул, перекрывая рев пламени и вопли византийцев, и несколько самых крупных и крепких лодок, в которых сидели отборные бойцы, как по команде, рванулись вперед, прямо к борту пылающего гиганта.
Это был чистой воды безумный риск. Лезть на палубу огромного, хоть и горящего, вражеского корабля, где противника все еще было в разы больше, — такое могло прийти в голову только людям, которым уже нечего терять, или тем, кто был опьянен яростью боя. Но именно на это и был расчет. Византийцы, занятые тушением пожара и спасением собственных шкур, меньше всего ожидали, что кто-то осмелится пойти на абордаж.
Вот лодки с глухим стуком ткнулись в высокий, просмоленный борт дромона. В ту же секунду вверх полетели абордажные крючья — тяжелые железные «кошки» на крепких веревках. Они со скрежетом впивались в дерево, цеплялись за планшир, за выступающие части такелажа. И тут же, не теряя ни мгновения, наши воины, рыча и матерясь на чем свет стоит, полезли наверх. Первым, конечно, был Алеша. Я почти видел, как он, молодой, гибкий, как пантера, одним махом взлетел на палубу, сжимая в руке свой верный топор. За ним, толкаясь и пыхтя, карабкались другие — галичане, новгородцы, все те, у кого в жилах вместо крови кипел огонь.