Русь. Том II
Шрифт:
— Да… совсем рядом, — отвечала испуганно Нина. — А что?
— Ну, так вот, начинается то, чего, очевидно, нужно было ожидать: пришли какие-то дезертиры… подняли крестьян и убили (все вздрогнули при этом слове), убили Юлию и её племянницу Катиш. А дом разграбили. Вот мне пишет Павел Иванович.
И она, достав из сумочки, протянула Нине письмо.
В это время вошёл профессор, привезённый с заседания. Нина, выпрямившись, неподвижно смотрела на него таким взглядом, что он даже споткнулся от неожиданности и чуть не уронил очков.
— Вот
XLVI
Черняк, вернувшись в свой полк, застал всех офицеров в тревожном настроении. Его полк, прославившийся геройскими атаками, в январе отказался идти в окопы. Зачинщиков расстреляли. Командир полка требовал неукоснительной строгости по отношению к малейшему нарушению службы, чтобы не дать углубиться начинающемуся развалу.
Савушку Черняк нашёл окрепшим и как бы выросшим. Из зелёного прапорщика, всегда неосновательно воспламенявшегося, он превратился в возмужалого поручика.
Савушка сообщил ему о своей связи с солдатами и о том, что он ведёт с ними работу.
— Я вижу, что ты взялся за нужную работу, — сказал ему Черняк.
Черняк с удовольствием окунулся в жизнь полка, в налаживание связей с солдатами. У него осталось тяжёлое чувство от жизни с Машей в течение этих последних месяцев. Он видел, что она старалась скрыть своё настроение. Но всё время он ловил её рассеянный взгляд.
Он сказал себе:
«Наступает время, когда все личные драмы надо будет бросить… и надолго».
На третий день его приезда был праздник в полку — празднование его годовщины — и ожидались гости из штаба дивизии и корпуса.
А кроме того, предполагалась вечеринка ввиду проводов дам, приезжавших к мужьям на свидание, так как вышел приказ о недопустимости пребывания женщин на фронте.
В ожидании пирушки офицеры, собравшись вокруг товарища, только что приехавшего из Москвы, слушали его рассказ о зловещих признаках близости катастрофы.
— Против царя страшное озлобление, открыто говорят об измене императрицы. Самые умеренные люди высказываются против правительства. О войне уже никто не думает. Деньги льются рекой, пьют, как никогда, — рассказывал офицер.
— Вот это и ужасно! — сказал кто-то. — У нас, как опасность, так начинается полное расслабление воли. «Пусть всё пропадает, повеселимся в последний раз, и всё». Офицерство, попавшее в столицу, в этом отношении идёт впереди всех.
— Надо бороться во что бы то ни стало, — сказал полковник, человек с густыми усами и мужественным выражением лица, — надо отобрать честных, преданных родине людей и напрячь все усилия, чтобы остановить начавшееся разложение. Несчастие Северного фронта — это Рига и Двинск, два распропагандированных гнезда. Оттуда и дует этот ветер. Девятнадцатый Сибирский стрелковый полк во время наступления бросил винтовки и выставил политические требования. Хороша штука?
— В
— Так или иначе, но если офицерство не напряжёт всех своих сил, мы погибли. Россию спасать надо, господа! — сказал полковник. — Необходимо изменить отношение к солдатам, затем обратить внимание на моральный уровень офицерства. — Он загнул на руке два пальца и обвёл глазами слушателей. — В последнее время приезжает много женщин, жён офицеров, которые часто вносят нездоровую струю, но с этим покончено. — Он загнул третий палец. — Сегодня проводим последних. Но главное, не допускать спиртных напитков, от них всё зло.
— А как же вечеринка? — спросили сразу три голоса. — Ведь уж в земский союз послали за вином и закусками.
— Напрасно послали, только и всего.
— Может быть, последний раз ничего? Дам провожаем, неудобно отменять.
— От одной вечеринки, конечно, дело не пострадает, но на будущее время прошу всех твёрдо запомнить и принять к строжайшему выполнению.
— Про будущее говорить нечего! — заговорили все. — Раз сказано — сделано. С завтрашнего же дня крышка!
— Верно, верно, в последний раз и — конец.
— А значит, в тылу здорово развлекаются? — спросил уже другим, не официальным тоном полковник у офицера, вернувшегося из Москвы.
Тот только махнул рукой.
— За Зарудным присмотрите, а то опять напьётся, — сказал полковник. — Совсем гибнет человек.
XLVII
Перед вечером офицеры то и дело забегали в собрание, — большое одноэтажное здание из потемневших брёвен с высокими потолками и большими окнами, — посмотреть, что там делается.
А делались там, по отзывам всех, хорошие вещи.
Полы были вымыты. Длиннейшие столы расставлялись в три ряда в большом зале и накрывались скатертями. Около дамских приборов ставились цветы. В буфете распаковывались корзины с провизией. Тут была чёрная икра в жестяных банках, маслянистый, слоистый балык, нежно-розовая, с серебристой чешуей белорыбица.
В тяжёлом бочонке ударом обуха проломили дно и доставали плотно сложенные рядами, белые и жирные, точно напитанные маслом, керченские селёдки.
Завхоз Павел Фёдорович, мужчина с толстыми щеками и пушистыми усами, в своей однобортной замасленной куртке, тыкал пальцами в толстые туши белорыбицы, поднимал за хвосты селёдки и отходил, облизывая палец и с удовольствием оглядывая всё это добро, разложенное на длинном кухонном столе.
Потом таким же образом осмотрел вина, которых было несколько ящиков.
Полковник приказал главное внимание обратить на лёгкие вина, чтобы этим возместить уменьшенную порцию спирта, которого, по взаимному соглашению, решили поставить на стол в минимальном количестве. И ввиду присутствия отъезжающих дам — сделать упор на сладости.