Русология

Оболенский Игорь Викторович

– Пёс Закваскин, - твердил старик, - мне съезжай... Но выйдет им! Марью выручу с-под Закваскина-деда и... Я к чему, а, Михайлович? Выпили, дак пора нам?
– Он вытер губы.

Мы ждали Марку.

– Я пью коньяк, - он встал.
– Я сейчас там... возьму коньяк...
– И он вышел.

Мы же, под квохтанье, под уютную толкотню в хлеву отыскавши лопаты, плюхнулись в розвальни. Норд тянул; со столба вис фонарь. Много ярче прожекторил свет Закваскиных. Мерин дёрнул.

– Нишкни тут!
– произнёс Заговеев, вынув цигарку.
– Нет его?

Двести метров до 'ауди', если Марка к машине за коньяком пошёл.

–

Что ли, он?

У плетня три фигуры.

– Дядь Гриш! Михалыча!

– Вот я.

В троице тип с 'когтями'.

– Лектромонтёр... Горит? Надо, значит, в честь Пасхи...

Я дал им деньги.

– Мы, - объявил Толян, - сделали. А не сделали б - вы б без света, ёп... А мы сделали - вы культурно, ёп... Мы в ларёк...
– пошагал он прочь. Брат его постоял чуть-чуть и шатнулся лохматой башкою следом.

– Профессинально!
– гаркал электрик.
– Ты мне заказ дай... Профессинально!
– вскрикивал он вдали потом.

Заговеев курил.
– Нет друга-то.

Я встал с розвальней и побрёл к себе, где, мнил, Марка. Я беспокоился. Он был странен, таял испариной, спрашивал нервно, даже подрагивал, - помню тремор двух его пальцев с чёртовым 'Кэмелом'. Он с трудом вбирал, что я истина? В рай отвлёкся? Но у нас дело! Мне промедление с распоследним тем целованием, обещающим мощь, вредит... Отвлёкся? Он, отвлечённый, то есть нездешний, слаб. Вдруг станется, что найду его труп? Не зря я завешивал окна, чтоб не пульнули в них... Ни в дому моём и ни в 'ауди' Марки не было. Но был сад по-над снегом, сильно осевшим, перележалым и с рвом Магнатика; были сумерки... У Закваскиных во дворе - фигуры... а на моей земле, у кустов, что, столб? Скакнув к нему, я ударил, слушая выстрел и ощутив лбом жжение. Затащив его в 'ауди', сел и сам, спустив стёкла. Я задыхался; слух же работал. Я, взяв бутылочку, сунул Марке; в правой руке его пистолет... Марка пил взахлёб, без внимания на сбежавшихся с фонарями.

– Выдь, хер!
– орали.

– Тише, - просил я.

– Ствол!
– Ор светил мне в глаз.

– Да, пожалуйста.
– И я отдал им револьвер.

– На выход!!

Но я не двигался, по щеке текла влага.

Вскоре из сумерек вышел тип.

– Здесь?

– Здесь!
– вмиг задёргались фонари.

Тип близился, мл. Закваскин.

– Друг мой в меня пальнул... из-за женщины, - врал я.
– К вам - рикошетом.

– Морда в кровянке, - выяснил кто-то, взяв моё ухо.
– Скользом в лоб.

Дед Закваскин ткнул Марку палкой.
– Это не знаю... Это - Рогожский, бывший сосед... Буянят?

– Мы их уроем!

– Тут кровить?
– и старик зашагал прочь.
– Не по-людски. Свезите в лес. Нам тут строить.

К нам шагал Заговеев, звавший: - Тут ты, Михайлович? А, Квашнин?

Младший сиплый Закваскин громко командовал: - Дом продай. Чтоб тебя здесь не видели, будь Квашнин или кто. С мертвецом сидишь, с тем жидом; ему жить два дня.

Все ушли, Заговеев остался.

Я вытер кровь с щеки.

– Будь ты истиной - хватит...
– выдавил Марка.
– Я не коньяк пить: я убежал, Квас, чтоб не свихнуться. Что за эдем твой? Скальпель по нервам? Будешь скелет рыть?.. Если ты с Никой в этаком роде - это кошмарно... Ты нас с ума сведёшь. Подал монстром Закваскина, я пальнул в него... Чтоб без нервных жгутов. Чтоб труп. Если он идефикс твой - лучше с ним кончить. Так давай: я сижу здесь в машине,

вы её роете, архетип ваш, - и мы в Москву с тобой... Всё, иди и скажи им: трупов боюсь, скажи.

Я сидел и гадал, как быть. Он хотел меня бросить, не захватив в рай? Им не нужны слова, этим избранным: может, чт'o я постиг, он знал, и когда я открылся, новости не было? Мне учить Марку незачем; докторальный, я провокатор и словоблуд, не истина... Промолчу-ка. Шиш мыслям! Есть только ДОННОЕ. И хотя он едва не казнил плоть, - я, а не он, виной.

С ним - без слов.

– Извини... От отчаянья... И живу лишь неделю; прежде я бытовал... Всё незачем. Ты без слов знал. Мы...
– я мотнул рукой, - сами...
– Вставши из 'ауди', я побрёл прочь - но услыхал щёлк дверцы. Он шёл за нами.

В центре Тенявино мы от церкви, то есть руин её, взяли к кладбищу... Визг полозьев... Нас тянул мерин... Я ник на корточках в старых розвальнях, а в прямых пальцах Марки вновь реял 'Кэмел'... Близок был подвиг, и я уверен был: Марка ждёт целования - распоследнего, ведь последнее - для условного, распоследнее - архетипу... Мерин застыл, всхрапнув; и мы, взяв инструменты, двинулись... Заговеев, водя фонарь, метил фронт работ и плевал на помпезные тумбы в связке с цепями у монумента. Начали: сняли снег, били в почву. Льдинки летели; лица секлись болезненно. Заговеев твердил:

– Копайте.

– А, батя, здесь ли?

Тот отмахнулся.

Я рыл без устали.

Завалилась одна из тумб...

Лом вдруг стукнул.

– Он её чугуном, пёс, - и Заговеев явил нам гниль, - Марью... Надо окапывать...

Я лопатой скрёб наледь в мгле перегара от сотоварищей... Показались вдруг доски; мы извлекли их - гроб то бишь, весь во льду.

– Дак не зной, - повздыхал старик.
– Ишь, пёс, Марью припёр мою!

Тумбу ткнули мы в крошево, вроде всё так и было, яму сровняли в снег и - гроб в розвальни. Молодой пошагал во Флавск, а мы - в Квасовку... В пойме видел я мальчика... Я родил сына к мукам. Сходно мой дед родил сына к мукам, прадедом вызван к бедам и мукам. Так испокон. Так шучивал да и шутит с живыми лживый мираж от слов. Но я первый, кто откопал зло, скрытое в чём нас 'правят': в нашем мышлении от идей и от смыслов.

Мерин достиг двора и застыл. У Закваскиных жгли прожектор.

Мы пронесли гроб на огород в шалаш. Заговеев держал фонарь. Там присели.

– Мочи нет, - он утёрся.
– Бурт тут. Картофельный. Всё скоту скормил. Тут и спрячу. И не припрёт никто, Марью... Я не могу... Вы сами...

Просит помочь? Мне кстати. Я на войне, и я рад бить словь. Заговеев открыл бурт. Я хрипло начал:

– Мы чтим тождественный правде остов. Нам её, - не её уже, впрочем, - нам это важно чтить... Ты, Иванович, глянешь, что составляло жизнь, но ходило как в маске? именно что любить нужно, а не бояться, но что приязни, отданной маске, не получило. Ты опасаешься? Дескать, гадкое? Ты не веришь, как мог любить её? Мнишь, там меньшее по сравнению с тем, что было? Ты любил маску, а суть не нравится?
– Я упёр пальцы в стылую, начинающую течь крышку.
– Нет, но здесь истина задаёт вопрос: кем убита? что я чужда вам, ведь я есть истина?.. Да, здесь истина, что достигла незнания зла-добра как греха первородного! Вот когда целовать её, а не как у нас принято в третий день чтить химеру, что обольстительней оттого, что теперь ей хоть мат в лоб - стерпит. Здесь архетип есмь!