Русология
Шрифт:
Я смолчал, что, когда с Никой рвался в эдем, в Дословие, то удержан был братом на демонстрации тридцать лет назад. Удержали - слова, побудившие пройти мимо и после нывшие во мне совестью. Я поехал взглянуть: если я вызнал миссию совести (нас томить в словах, в смыслах этики), замолчит она?
– Не предчувствием, - я признал вслух.
– Нет, не предчувствием...
– Впрочем, совесть вела меня или донное? Может, донное... Вот и бр'aтину я сбываю так, бессознательно.
– Я тебе, - вёл он, - деньги дам. Полечился бы...
– Он мотнул руль от выбоин.
– Что с тобой? Бог тебе стал лишь фразой? Пусть. Но мы созданы-то из слов - мышлением от добра и от зла, от ценностей. Первородный грех вывел к ценностям; мы не можем не мыслить в них. Оттого в нас и крен на сикли, кои есть знак добра... Ну, не я б лейтенантика - он меня... Мать? Естественно... У меня, кстати, тоже мать... Лучше б я лёг на кладбище?.. Нет причин вообще страдать. Ведь, по-твоему, он не мёртв? Несловное ведь бессмертно? Я в нём слов'a убил, скажем, в лад твоим мыслям.
Он улыбался с горечью в своих пронятых спиртом взорах. Мы, съехав, ткнулись в снег, и смолк двигатель. Он курил 'Кэмел', молча и долго, и, как обычно, пах кардамоном.
– Нет, лейтенантик-то мёртв как раз, - приступил
– Ты убил - жизнь в нём. Я, Марка, понял... нет, я постиг, верней. Знай, понять можно разумом, он сын слов. Постигают же истинным: бессознательным...
– вёл я. (И мне казалось, я им не слышим... Ну, и зачем мне? чтоб обелить себя? убедить, что моя участь скорбная, но высокая, раз сверг ложь: словот'y как мышление, Марка прав, от добра и от зла, от ценностей, то есть денег? Плюс сверг и бога слов - бога, стало быть, денег... Вникнуть в фальшь логоса в пик торжеств его, - СМИ, мобильники, TV, твиттеры, банкоматы, соц. сети, толкиен-гарри-поттерство, роботня в кино, покемония, - приз для лузера, ведь судьба моя как аврамова: он бог слов - я бог ДОННОГО... Вся загвоздка, что бог мой - не экспонируем, он без форм и без признаков. В общем, я своим донным бог, что вне слов и понятий; вопль, междометия суть язык его. Я б общался впредь воплями, но оставшийся срок мой и обусловленность всех вокруг меня клонит к средству привычному: вновь к словам).
Я изрек: - Срок убить слов'a. В том моя нужда и твоя, если хочешь стать б'oльшим. Ты убивал для слов, ну и?.. Вот что сказать хочу, отчего и поездка. Всё поймёшь в Квасовке... Ты убьёшь ведь по библии?
– вёл я.
– По директиве? Так положили вы про Закваскина? Чтоб спасти свои сикли?
Он улыбнулся.
– Жить хочу. А Закваскин мешает...
– Марка, в семантике мы суть быть, - я встрял.
– Жить иное. Быть - гнить под логосом. Кто в нём ценится? Лишь набравшийся слов, идейщины. Человек, мол, скоп фраз всего, так что в войнах, мол, погибают идеи, вовсе не плоть... Врёт логос! Слово нельзя убить, мучат плоть всегда. О, здесь ход извратить плоть!
– так, чтоб остались только идеи. Войны-де - затмевание прогрессивной идеей тьмы безыдейщины; в ком идей мало - дрянь-де... Чувствуешь, что идёт казнь жизни ради понятий?.. Думаешь, ты убьёшь? Нет, слов'a убьют. Что убьют они? Плоть. Безвинную. А как надо бы? Ненамеренно, не в честь слов убить. Вот как вздох - и немедленно чья-то гибель, непредумышленная, бессмыслая, катаклизмы природы. Так - сразишь слово, а жизнь обминешь. Ибо убийства нет вне понятий. В слове есть 'не убий' и 'смерть' как понятия, а без слов мы не знаем их, точно в мгле первозданного, когда был только хаос... Брат - он бы смог убить вовне смыслов. Вспомни: Раскольников Достоевского - Родион ведь? Брат ему тёзка. Первый теории практикует в той плоти, коя бессмысленна, безыдейна, как он считает, и тем пользительна, что, убив, он отточится смыслами. И орудие ведь - топор был, то, чем эдем разъят, чтоб из ДОННОГО, из его вечной радости, так что не было нужд в словах, стали боль, страх и зло с добром. Был Адам пресчастливейший - стали каины, шлюхи, дворники, генералы, канты и критики. Был я всё - а теперь я Аврам, а вон тот не Аврам... Ишь, топор...
– я поёрзал.
– Хрясь!.. Родион Квашнин не топор бы взял... Не топор и не нож, ни кольт.
– Я уставился за стекло на трассу, с коей слетели в яму кювета.
– Истинно бы убил брат.
– Зверем, наверное, - Марка выдал, - убил бы?
– Чушь!
– исступился я.
– Вечный довод: тёмный инстинкт, мол... Зверь - не начальное, Марка! умысел, как и всё остальное! Это Исайя, древний пророк ваш, знал, чая коз и львов 'вместе' и чтоб 'дитя к змее', как в раю. Зверь умышлен, и он плод логоса. Родион бы... Как одолеть вне слов... не взрывчаткой, не кольтом... это искусственность, а нам нужно естественно...
– Я поймал свой вид в зеркале: тьма глазниц, желть в лице и щетина... Я не узнал себя. Дни назад, помню, брился и узнавал себя. В малый срок рак не мог изменить так. Знать, словоборчество?! Бог во мне, то есть, дохнет и обнажается архетипность? русский - ха!
– человек, как он будет лет через двести?.. Либо я выжрат всё-таки логосом?.. Но два месяца обещалось мне, до черёмухи... Марка - вот беда!
– вдруг вменит мне психоз и - в клинику... Но тогда бог за Шмыговым, девкой, прочими, и Магнатиком в том числе, вкрался в Марку, чтоб доконать меня, где я бед не ждал?! Марка мне будто Ника: им я открыт весь. Я с ним одно почти... Может, мне с ним как с девочкой сублимировать? то есть ре-сублимировать из 'сего мира' в рай?
Значит, слово в нём? А я выдался. Мне б молчать и побриться, как перед Трубной; я туда влёк лишь бр'aтину; а теперь я здесь с истиной, что важней... Как спасти её? Обшутить всё? Дескать, всё шуточки? А не то, если он вполне слово, можно ведь в Квасовке не помочь, но... В зеркале видел я глаз мой с адовым блеском... Вдруг логос всё во мне свёл в слова и я думаю, что воюю, - сам же невольник?.. Я, опустив стекло, взял близ снег и приткнул ко лбу. Притворюсь-ка я нормой.
– Марка, - соврал я, - смерть Родиона... температурю... Это всё нервы...
Он наблюдал меня, а в окно веял ветер.
– Вымазан. Есть платок? Н'a!
Я вытерся.
– Что с тобой?
– начал он.
– Я, Квас, мысль держал, что в отчаяньи, с горя, ты ищешь новое. Я счёл 'донное' фразой: срыв в метафизику, что понятно, если кто мается. Но буддист, христианин, прочие, все с одним: с 'не убий' и 'смирись'. У тебя же лишь 'донное'... В чём оно? где пути к нему? Мы условны и...
– он достал коньяк.
– Я тревожусь. Я не философ, мне бы не спятить от паранойи...
– Он держал в пальцах вечный свой 'Кэмел', в левой - бутылочку.
– Про диагноз твой знаю, это трагично. Но всё же речь твоя...
– Он глотнул коньяк.
– Ты что, духом пал? Помнишь: 'только любовь'? Love! Верочка - слышал? Знай, была в Чапово и тебя там искала... В общем, за нас, друг!
– Он тряс бутылочкой.
– Там мой первенец... ты ведь знал его?.. Мне был сикль нужней!!
– я взорвался внезапно и против воли.
– Ты лейтенантика, а я - сына!! Сомнамбулически! Тренд такой? Богатейте! Всем миллионы!! Русский Клондайк, горячка!! Мог спасти, но не стал. Ибо с сиклем ты есмь, без него тебя нет... Лейтмотив этот пакостный...
Его 'Кэмел' дымился. Он, вдруг с усилием отворив дверь, бросил: 'Нам ехать', - и зашагал к 'М-2'. Он был свой во лжи мира, ведал язык его. 'МАЗ' нас вытащил. Покатили. Катим, он пьёт да пьёт. А пасхальные гибдэдэ не знают, что мчит богатый пьяный еврей, чтоб,
– когда я как раз отмечал крах слов под вселенский ор пасхи, чтящей 'Топ-Логоса', и когда я открыл ему про глобальный фарс Авраама. Он стал пошучивать, впрочем, мягко: мол, я уж слишком. Он стал подыгрывать... но слетел в кювет, где я свёл к лейтенантику и открылся весь с первенцем и с мечтой моей, что словь вытравить можно лишь неумышленно. Я постиг по его допущению 'паранойи', кто он: он семя слови, что присягнуло крайнею плотью (их обрезание в знак союза) главному логосу. Молви тот - и он сдаст меня под предлогом, будто я псих-де; ради меня, заявит, и ради Ники (кою он любит, даже был в близости), и Антона... И мало времени изменить всё, лишь сублимацией (то есть ре-сублимацией), в каковой с моей Никой я не попал в эдем (запланировав с девочкой). С Никой я был как юзер, я её пользовал; с Маркой я годен в доноры, чтоб свернуть его с иудейского курса на овладение мировою плотью (в этом их миссия: бросить жизнь к ногам логоса, как обрезанную их плоть). Спасти его - как себя спасти, ибо он меня ткнёт в психушку и я урочища не осную для ИЗНАЧАЛЬНОГО под ракитою в Квасовке... Там так ждут меня! Я ж - со словом изрядным и запропасть могу, ведь намёк был, что - 'паранойя'. Он не таился: мол, у тебя, мой друг, псевдология, страсть приврать. Он мне прямо про 'паранойю'... Я покосился. Ишь, крутит-рулит... Он меня много лет назад мог не вытащить из-под кедра... Друг он мне? Я не знаю. Как знать условных? Я хил в их м'oроке. От начала, от пращуров быв в словах - был я как бы вне слов, постигая их чужесть нам; и лингвист я, наверное, неспроста...
Что ж, истинней я иных? Реальней?
Пот прошиб от открытия. Он не ведает, кто с ним. Да! Нищеброд, карциномный промежник - и вдруг я истинен. Первый в мире! Я!!! не завравшийся логос, что спетушил: 'Я истина!' - на Голгофе. Истина - смутна. Мысль изречённая ложь еси не с того, что - не выразить, а с того, что - пуста как фальшь. Я смахнул пот волнения... О, ему знать ненадобно, кто с ним! Он и пустяк счёл 'психом', - если же выявлюсь эверестом? С этих пор мне беречь себя: во мне мера вещей; не вообще человек есть мера, врал грек-философ про девиантов с их извращёнными словом нуждами. Я, Квашнин П. М., мера! Мне даже в имени нет нужды! Род мой, - соль соли нации, - что он весь перед тем, кем я вдруг опознал себя?! Что и Антиаврам, кем я мнил себя, мол, он слово внёс - а я бью слов'a? Впредь - беречь себя! Нет мне ровни в прошлом и нынешнем!! Я терпел, когда знать не знал, чт'o я. Шмыговы хапали, оттеснив меня, чувствуя во мне чужесть и даже вред им. Я был унижен - хоть тогда лишь стучал в дверь, типа стучите и вам откроют... Но, поправляюсь, мне не себя беречь: я - пуст'oта предельная, никаких идеалов, планов, теорий, смыслов не знаю, также традиций и вящих 'ценностей'. Да и плоть моя с раком - низкого качества. Но при всём при том я есть истина в результате, ведь антиномии совпадают в высших их точках, где плюс есть минус! Надо беречься... Марка, да? Обратить его, внука любящих не основы, но их 'концепции'!
Важный миг настал. Где 'М-2' подле Тулы (а слева дачные и иные объекты с фоном высоток) лезет низиной, там указатель, что в километре - психдиспансер. Прокатим вниз - на подъёме он выскочит, указатель, быть не попутным, многим из тысяч, но как претензия. Я решу там: понял ли Марка, что я не только лишь словобойца, а сходно истина? Сдаст меня на 'два дня', сунув куш (а они уж продлят срок н'a год с копейками)? У меня был один приём, - сублимация (то есть ре-сублимация), - чем вот так сидеть, дожидаясь, что он свернёт-таки, сочинив, что нам нужно свернуть туда... Впереди полз фургон, мы - следом... Время приваживать.
Он курил.
– Марка, мысль пришла...
– и я сжал кулак.
Он глотнул из бутылочки.
– Про 'содомское просвещенье'.
Он притормаживал под уклон.
– Толкуют, что Содом - грех?
– вёл я.
– Ан, и не грех он. Что?
– сублимация. От латинского 'возносить', 'возгонка'. Зарево от Содома - больше, чем пламя. Зарево нам в урок. Какой урок? Что там было инакое, чем Аврам хотел, навязавший власть слова. Там возносились, но не в культуру, в лад шельме Фрейду, ради абстракций, а, Марка, в истину...
– Я следил фургон, что достиг дна лощины и двинул кверху свой ржавый зад в дыму.
– Знай, Содом это мир до Аврама. Там шло обратное: всех слияние из аврамовых 'дней творения' вновь в аморфное, с привлечением лишь мужчин... скорей всего, андрогинов, у коих два в одном. А намёк на то есть в апокрифе, что Христос будет царствовать, когда двое в одном, ни женщина, ни мужчина... В нём, в Христе, - я вдруг выпалил, - ухищренье слов! Он вопит: 'Я есмь Жизнь, Свет, Истина' ? Мимикрирует!