Русология
Шрифт:
Я её поднял.
– Что с ней?
– Ника спросила.
– Здессь я!
– дёрнулась Анечка.
Я почувствовал, что-то близится, - по тому, как она замерла и обвисла вдруг и руками и волосом, чтоб, собрав и вместив в поворот к нам все свои силы, пакостно выдать: - Этот вот 'oбротень Митю сдалл! Он сберёк свои деньгги! Он ссэкономил, мне ддаёт... Не хочу... Я... я всё сскажу! Он молчал. А мы Митю спассли бы... Я... в ттуулет я!! Где у васс?
На бедре потеплело; я потащил её, под вытьё, что 'пи-пи я ссучайно', в ванную. А потом я отвёз её, хотя чувствовал, что естественней призреть на ночь. Но я отвёз её в старой 'ниве'. Логос, кой сбила в ней тихая, мне союзная плоть, ожить мог, и я увёз его. Всё же тень он оставил, чуялось в Нике, шившей саш'e: видно, новое будет эхом визита. Значились 'Зубки Мити', 'Крымское лето', 'Моцарт', 'Весть об Антоне'. Были не радостные
А растление ль? Сказано 'без закона грех мёртв' ап. Павлом. И Достоевский с душкой Набоковым в ажитации от запретных чувств настрочили по книжке... Нет, не растление. Ибо нет греха вовне слов, трактовавших поступки грешными или чистыми, исходя из словесных нужд исключительно. 'Без закона грех мёртв'. На девственность сколь ни лги - невинная. Все таб'y - прятать истину... То есть выгодно логосу, дабы всем не сбежать в Пролог через девственных? Но я нынче нашёл путь и не замедлю. Главное - быть вне смыслов, чтоб не потворствовать пущей словности... Ты 'семи с половиною лет' убил, всплыло...
Девочка (я набрал Кадольск) хоть условна формой и духом, ре-сублимирует, возвращает в рай - не по Фрейду в сучью культуру. И всё же мысль о ней, о какой я не думал много до Шмыгова (и до СМИ, верещавших, что факт имеется), - скользка. В девочке вдруг подвох? Вдруг под дых меня этой девочкой?.. Я набрал код Кадольска. Я звонил Родиону за ограждением из цепей (порт-город) возле родителей; он сидел в инвалидной коляске и призывал меня (я не слышал, юный и глупый, сдержанный нормой, вбитой в нас логосом: мол, уродства чурайся... Но слово скрыло, что все уродства - плод битвы с истинным, отказавшимся быть в словах). Код набравши, я передумал; взял и поехал; что-то влекло меня... Через час я входил в дверь, где было тело. Я прибыл точно; он умирал, мой брат. Мы с ним были две плоти в битве со словом. Он много крепче, в нём первозданное не сдалось. Он - ДОННОЕ, что не приняло штамп симметрии и свет слов в очах. Я бьюсь в разуме - а он разум с начал отверг. Я постиг, в чём зло, поздно - он постиг сызмала. Гибло в облике диабетика и урода нечто достойнее, чем мы все и чем я. Он был больший герой, чем Ницше. Скорбный Патрокл следил смерть Ахилла.
Он приоткрыл глаза.
– Родя.
– Брат...
– Он был рад, что в том казусе тридцать лет назад я прошёл к нему тридцать лет спустя.
И я сделал, чт'o я тогда не смог. Я его взял за кисть, кисть карлика. Но иной, донной мерой, я, я был карликом.
– Родя, что с тобой?
– Ты? Мы вместе?
– Пот заблестел на нём.
– Да.
– Услышал?
– Да.
– И пришёл?
– Да.
– Спать...
– он закрыл глаза.
– Нет! Гони слова!!
– вёл я.
Он улыбнулся, бледный и потный, и я почувствовал, что он сделался как один из нас - словный.
– Я ухожу.
– Нет...
– Брат!
– он схватил меня, - с прогрессивными смыслами в зримом будущем победим!
Я вздрогнул. Что, он глумился? Он мне не верил и в свой последний миг осудил меня? Я неистинен?!
– Слово умерло, - я сказал вслух. Было б иначе - умер бы брат мой. Но брат мой жив вне слов.
Мать молчала.
Был Четверьпятница.
Слово умерло.
XIV
Прибыл Марка... Не было ничего вокруг, кроме медленных зыбких призраков.
XV Распоследнее целование
В пасху мчали мы в 'ауди'.
(Был вчера Родион в гробу, мать с отцом, в чёрном Ника с робким вопросом, где 'в Чечне вой-ско'... Кто-то звонил, срывалось...
Снег с 'М-2' стаял. Я ехал молча до километра, где, много дней назад, сын дудел ради денег. Нынче был солнцедень, лес... дали... Вдруг проплыл призрак с флейтой...
Марка был за рулём, с дымящим меж пальцев 'Кэмелом', и спросил щурясь: - Что там?
– Истина, - я ответил.
Но он не понял и обогнал 'МАЗ', бросив: - Зря, Квас, мы едем. Брат всё же умер.
При постижении, чт'o со мной (с нами) сделано этим, коего пасха, выпад взбесил меня.
– Брат мой мёртв, а я здесь? Он живой, знай! Умер сказать кто? Сдох ваш продукт, Марка. Логос. Имя подохло! Брат же мой жив...
– Я ёрзнул.
– Что я высматривал, ты спросил меня? Нет уж, я спрошу, перл ты наш иудейский: как, хорошо вокруг?
– Бог весть.
– Нет, знаешь, знаешь. Не отпирайся. Кто слово выдумал? Ваш Аврам.
– Брось. Глупость.
– Нет!
– возражал я.
– Всё впредь расчисленно, на всём бирки, и Яхве учит, как толковать всё! Был мир эдемский. Взялся Аврам, вождь зависти. Ему плохо, и он решает: нужен такой мир, где бы у семени у аврамова были сикли, скот и невольники; у кого они есть, тот избранный. Как так сделать? А нужно вбить всем: их жизнь преступная и их нет почти; есть Аврам, кто благ. Он сфантазил добро со злом, где он добр, а все злые, дал десять правил в облике слов. Всем 'заповедь', а ему - декалог всего, десять слов, десять церберов гнусной выдумки! Он, Аврам, иммигрант с дерьма, где бытуют по-райскому! он уходит к своим богам от поганых народов! Насочинял Аврам, что слова его - божьи, главный - израиль, кой, мол, изводит мерзкий рай в слово... Слово есть бог-де, святость-сакральность! Все в него! Гоям - библия, а аврамовым - рай, из которого всех повыгнали... Хорошо вокруг, Марка? Это хотели дети Аврама? Всё стало словным, как намечалось?
– Странный ты.
– Д'oлжно впасть в простоту к концу?
– вёл я.
– Я не хочу в ваш трюк! Брат мой - жив он, ибо вне слов был. Далее: я, Квашнин, мимо жизни был; я как раз тип у-словнейший. Вы 'начальника жизни' кончили! Вы загнали всех в мурок. Здесь вина авраамова. И твоя вина! А эдемский змий - пращур ваш. Он из рая всех выманил. Херувимы в рай не пущать? Вздор! Знак частных пажитей - херувимы. Вы их поставили! Ибо общий рай - ваш стал. Дальше ложь - будто Каин плох. Авель скот жрал и кровь лил - но бог любил его, потому что сам выдуман плоть сжирать! Ваш второй шаг: Каина обвинить в 'убий'... А я думаю, что убийства и нет вообще как провинности, если разны трактовки этого дела. Мы убьём - это зло, а Аврам казнит - благо? Стало быть, оно в мозге лишь, 'не убий'? И, следственно, только мысли преступны и сборник мыслей и правил Тора, - да?
– как накат ваш на рай, плоть, истину!
– я всхахатывал.
– Обрезание иудейское - дабы плоть презреть? Мол, с себя хоть всё мясо срежь ради слова! Вот они, тайны-то! Третий шаг ваш - Христос. Не Слово распято, как вы внушали нам, убеждая нас быть, не жить. Гамлет маялся: быть - не быть... Вот дурак, словный клоун, раб вашей Торы! Жил бы - не маялся. Кровь на вас! Вы не слово распяли. Жизнь вы распяли! Мол, распинайте плоть, она - дрянь. Ваш Христос сыграл, как он жизнь свою, - непотребную, ибо суть, дескать, в слове, - взял да и сбросил... так, что хватило на квадрологию , на Никейский собор и веру. Вам части мало? Вам целый мир отдай?! Вы придумали, чтобы все не хотели плоть, чтобы все легли в гроб с Христом!!
– Я кричал ему, я совал слово з'a слово.
– Мир как фокус-гипноз ваш?! Что там трюк Дэвида, кто летает по воздуху?! Ваш Аврам, затмив истину, из семантики мир скроил! Оттого спотыкаемся. Как во лжи не споткнуться? Я вот и спрашиваю: днесь истинно? Слушай слёзы - их непомерно! Хоть лейтенантика... Пасха?.. Что же, с победою! Дескать, мёртв рай, а слово живо? Бей гоев! их в царство Божие - а вам 'дар непреложный'? плоть и земля? Так? Скот, рабы, сикли?
Он курил молча.
– У лейтенантика мать была, и в нём кровь текла, а плоть двигалась до конвульсий. Ну, а в глазах его, до того как ты в них отразился с грязными баксами, - суперстар иудейских замыслов, - был в глазах его худший вид, отчего ты, убив его, отослал его в край с видом якобы лучшим?
Марка вёл 'ауди', в пальцах - 'Кэмел'. Нос его морщился; шея сунулась черепашьи из эксклюзивного дорогого пальто; он ёрзнул прежде ответа: - Ты видишь сложно. Я же как деятель мировых закулис скажу: ты запутался. Но ответь мне, к Родику ты предчувствием прибыл в час смерти?