Русские студенты в немецких университетах XVIII — первой половины XIX века

Андреев Андрей Юрьевич

Инициатором теперь выступил сам император, обративший внимание на большое число своих подданных из остзейских провинций, обучающихся в Германии, и особенно в Гейдельбергском университете, который «известен по вольнодумству и мятежным правилам наставников и по буйству и развращению питомцев». Последняя фраза из уст императора тем интереснее, что показывает эволюцию его взглядов, поскольку еще в 1815 г. сам Александр I благосклонно посетил Гейдельбергский университет, старейший в немецких землях, и был торжественно принят там профессорской корпорацией [490] . Теперь же из Гейдельберга, по мнению императора, исходила опасность для России. Вопрос, как спасти «юношество от окружающей его заразы и предохранить подданных от пагубного ее влияния», был поставлен в Комитете министров 20 апреля 1820 г. Мнение Комитета сформировал А. Н. Голицын, опять обобщивший проблему: «Удаление из Гейдельберга тех, кто теперь там находится, не положит предела в будущем, а известно, что и в тех германских университетах, в которых наставники не осмеливаются явно преподавать

слушателям своим правил мятежа, втайне внушают то же, и нельзя ручаться, что при общем духе, господствующем в германских университетах те же самые обстоятельства, которые ныне встретились в Гейдельберге, не повторились бы в другом университете, и потому в какой бы из тамошних университетов ни были перемещены русские студенты, везде должно ожидать одинаковых последствий» [491] . Поэтому Комитет предложил отозвать российских подданных из всех германских университетов, а в качестве «предлога довольно благовидного» объявить, что отечественные университеты «достигли уже той степени совершенства, при которой нет никакой нужды русскому юношеству обучаться в иностранных училищах». Возникший было вопрос, как быть с казенными стипендиатами, заканчивающими образование в Германии перед вступлением на кафедру, был передан на полное усмотрение Голицына.

490

Dittenberg Fr. Die Kaiser in Heidelberg. Heidelberg, 1815. S. 60; Neubauer H. Alexander I in Heidelberg — 1815 // Russland und Deutschland / Hrsg. U. Liszkovsky. Kieler Historische Studien 22. Stuttgart, 1974. S. 160–170.

491

РГИА. Ф. 1263. On. 1. Ед. 205. Л. 197 об.

Мнение Комитета не было сразу утверждено Александром I, испугавшимся его радикализма и неизбежной негативной реакции европейского общественного мнения. Решение, сообщенное императором в декабре 1820 г. управляющему Министерством внутренних дел В. П. Кочубею для передачи рижскому генерал-губернатору Ф. Ф. Паулуччи, сводилось к запрету обучения в Иенском, Гейдельбергском и Гиссенском университетах (сам Паулуччи добавил сюда еще и Вюрцбургский), причем запрету негласному, без особого указа, который Паулуччи предписывалось выполнять «через дружелюбные внушения родителям». В Министерстве духовных дел и народного просвещения об этом решении узнали только в июле 1822 г., и тогда уже Голицын не преминул превратить его в постановление, которое вышло 22 февраля 1823 г. и запрещало всем российским подданным учебу в указанных университетах. Важно отметить, что Александр, давая свое согласие на этот запрет, сказал, что «не имеет намерения заграждать юношеству вход во все университеты Германские», и не считает опасными университеты Пруссии и Ганновера. Тем самым, симпатии императора оказывались на стороне Гёттингена, а также только что основанного мудрой «попечительностью своего правительства» Берлинского университета, т. е. лежали в русле направления университетского развития, заданного политикой В. фон Гумбольдта.

Последний отзвук запретов на поездки в немецкие университеты в 1820-е гг. мы находим в деле о командировании магистра Московского университета М. П. Погодина, рассматривавшегося в Министерстве народного просвещения в начале 1826 г. В нем упоминается приведенный выше список из находящихся под запретом четырех университетов, а также еще один, составленный великим князем Константином обширный перечень университетов и училищ Германии и Швейцарии, в которые тот «с Высочайшего дозволения предписал также воспретить отправлять для обучения юношество» [492] . В последний список были занесены даже прусские Бреслау и Галле, а также Гёттинген, Лейпциг, Тюбинген, Базель, все учебные заведения Песталоцци и др. Таким образом, единственным реальным местом ученой командировки в Германию оставался Берлин, куда и направлялись до этого немногочисленные стипендиаты 1820-х гг. Рассматривая дело Погодина в Комитете министров, большинство членов склонны были согласиться на ее проведение, но и здесь выступил Голицын (уже смещенный с поста министра и занимавший должность управляющего почт) с особым мнением, что «нет пользы посылать сего магистра в чужие края для окончания наук по нынешним обстоятельствам, а удобнее в Университете можно дать то образование, которое Правительству угодно будет». К последнему мнению присоединился Николай I и командировка была отклонена.

492

РГИА. Ф. 733. Оп. 29. Д. 84. Л. 2 об.

Черта под периодом «отторжения» немецких университетов была довольно неожиданно подведена уже в следующем году, и притом самим же Николаем I. Веское слово для этого сказал профессор Дерптского университета Г. Ф. Паррот, к мнению которого прислушивался как прежний, так и новый император. В сентябре 1827 г. в Комитете устройства учебных заведений обсуждалась представленная Парротом записка о российских университетах, в которой он доказывал во всех смыслах их недостаточное состояние и предлагал широкую программу подготовки будущих русских профессоров за границей. «Целью является дать русской нации подлинно национальные университеты. Образование должно, наконец, стать врожденным. Чтобы достичь этого, нужно взрастить множество обученных людей, которым можно было бы доверить просвещение нации, не привлекая иностранцев. Однако, иностранцы должны стать фундаментом» [493] .

Итогом обсуждения проекта Паррота явилось создание Профессорского института в Дерпте как подготовительного звена перед отправкой в европейские университеты, а на журнале с результатами обсуждения Николай I написал резолюцию, как бы еще раз соглашаясь с Парротом и подводя итог предшествующей эпохе в политике Министерства народного просвещения: «Профессора есть достойные, но их немного и нет им наследников, их должно готовить, и для сего лучших студентов человек двадцать послать на два года в Дерпт, и потом в Берлин или Париж» [494] .

493

Тамул В. «Профессора есть достойные…» (Профессорский институт в 1828—38 гг.) // Таллинн. 1991. № 1. С. 119.

494

Сборник постановлений по министерству народного просвещения. СПб., 1875. Т. 2. Отд. 1. С. 96.

Берлинский университет и подготовка российской профессуры

Новый период во взаимоотношениях немецких и русских университетов открылся на рубеже 1820—1830-х гг. массовыми командировками будущих русских профессоров в Берлин. Университет в столице Пруссии был призван сыграть для университетского образования в России роль, сходную с той, какую четверть века назад начал играть Гёттингенский университет: он должен был опять соединить Россию с европейской наукой, а для этого помочь создать новое поколение отечественной профессуры.

Выбор Берлина для этих целей был глубоко осознанным и полностью оправдался. Действительно, открывшийся в 1810 г. Берлинский университет уже в первые годы своего существования завоевал славу одного из лучших в немецких землях. Территориально он располагался ближе к Петербургу и Москве, чем большинство других немецких университетов. К тому же Пруссия выступала постоянной союзницей России в европейской внешней политике, и в Берлине на службе при русской миссии находилось немало чиновников, что с точки зрения правительства облегчало надзор за студентами и гарантировало их «благонадежность». С другой стороны, Берлин привлекал изобилием своих библиотек, музейных коллекций в самых разных областях — всем тем, что составляло здесь уже сложившуюся инфраструктуру науки, позволявшую студентам не только достаточно быстро осваивать новые предметы, но и вести затем самостоятельные научные изыскания.

Однако эти внешние преимущества не до конца объясняют совершившийся переход, особенность которого заключалась еще и в том, что Берлинский университет был создан на существенно иных основах, нежели космополитичный Гёттингенский университет. Перед высшим учебным заведением в столице Пруссии с самого его возникновения была поставлена задача строительства национального университета. Легендарные слова прусского короля, сказанные после поражения в войне с Наполеоном в 1806 г., о том, что его государство должно теперь «духовными силами возместить то, что оно потеряло физически», лежали в основе всех проектов по открытию «высшего ученого заведения» в Берлине, а возглавлявший в это время департамент народного просвещения в прусском правительстве Вильгельм фон Гумбольдт смог воплотить их в новой форме — университета, который, по мысли Гумбольдта, являлся «вершиной, куда сходится все, что делается непосредственно ради нравственного усовершенствования нации» (см. главу 1).

Через такое различие Гёттингена и Берлина можно лучше понять характерные особенности двух этапов университетского строительства в России в 1800-е и в 1830-е гг. Если в начале XIX в., руководствуясь образцом Гёттингена, российская образовательная система наполнялась иностранцами, хотя и высокого научного класса, и приобретала «космополитичный» оттенок (известна фраза М. Н. Муравьева, что когда-нибудь «приедут и шведы учиться в Москву», но разве такая задача стояла перед русским образованием?), то в царствование Николая I четко была осознана необходимость построения именно национальной науки из ее российских представителей, находящихся в то же время на европейском уровне знаний, и как раз такую задачу помогало решить обращение к опыту Гумбольдта в Берлинском университете.

Университет Гумбольдта был призван служить науке как таковой, рассматривал ее как непрерывно развивающийся процесс, участниками которого являются и профессора, и студенты. Гумбольдт писал, что такой университет должен «поддерживать живым и деятельным тройственное стремление человеческого духа: i) прежде всего, выводить все знание из одного первоначального Принципа; 2) затем сопоставлять это знание Идеалу; 3) наконец, эти Принцип и Идеал скреплять в единую Идею» [495] .

495

von Humboldt W. Werke in 5 B"anden. Bd. 4. Schriften zur Politik und zum Bildungswesen / Hrsg. von A. Flitner und K. Giel. Darmstadt, 1982. S. 258.

Далее Гумбольдт подчеркивал связь этих философских построений с немецким национальным характером, поскольку сам «интеллектуальный строй» немцев, по его мнению, уже имеет тенденцию к поиску и выявлению Идей, и нужно только следить, чтобы эта тенденция не подавлялась насильственно (извне) или через обнаруживающиеся внутренние антагонизмы. Иными словами, одна из главных целей нового университета — помочь как можно полнее раскрыться тому стремлению идти путем научных исследований к истине и идеалу, которое уже заключено в крови немецкого народа.