Русские студенты в немецких университетах XVIII — первой половины XIX века

Андреев Андрей Юрьевич

По словам Неверова, все трое «были вместе на лекциях в университете, в театре, словом везде, исключая обеда» (Станкевичу доктора прописали изысканный стол, он обедал роскошно, в дорогих ресторанах, чего Неверов и Грановский не могли себе позволить, однако раз в неделю Станкевич угощал своих друзей в лучшей берлинской гостинице у Ягора) [583] . Отдавая всю первую половину дня учебе в университете, после обеда они отправлялись на прогулку в Тиргартен или за город, например, в Шарлотенбург с его огромным замком и парком, где друзья навещали мавзолей королевы Луизы. Зимой Станкевич описывает в письмах домой катанье на санях, рождественский рынок, разбитый в самом центре города напротив замка. Много времени уделялось посещению театра — и оперного, и драматического.

583

Отечественные записки. 1839. № 6. Отд. II. С. 41.

Если первоначально светская жизнь «берлинского кружка» Станкевича ограничивалась вечерами, которые друзья проводили в его квартире, где был рояль и библиотека, то с конца 1837 г. она оживилась из-за приезда семейства Фроловых. Их салон в Берлине посещали Беттина фон Арним (супруга поэта Людвига Иоахима фон Арнима и сестра Клеменса Брентано, известная своей перепиской с Гёте), Александр фон Гумбольдт, композитор Ф. Мендельсон Бартольди, писатель К. А. Фарнхаген фон Энзе и другие берлинские знаменитости [584] .

В эту среду органично влились и молодые любители философии из России. Грановский особенно сблизился с Фроловыми и в беседах у них «прояснял свой взгляд на людей, жизнь и современные стремления века». Неверов учил Фарнхагена русскому языку и знакомил с произведениями русской литературы; впоследствии Фарнхаген занимался переводами с русского на немецкий и сыграл большую роль в ознакомлении немецкой публики с русской литературой. Он входил в ближайший круг знакомых и у последующих представителей кружка Станкевича, приезжавших в Берлин, в том числе тесно общался с И. С. Тургеневым, но более всего ценил свою дружбу со Станкевичем, Неверовым и Грановским в 1838–1839 гг. Позднее в письме Неверову Фарнхаген вспоминал: «Как прекрасна была короткая пора расцвета здешнего русского кружка!.. С тех пор здесь побывали многие молодые русские, благородные, смелые, одаренные, ваши друзья, но наша прежняя жизнь не повторилась…» [585] . Однако влияние салона Фроловых было направлено не только на сближение русской и немецкой культуры, обсуждались здесь и насущные проблемы русской жизни, задевавшие за живое романтически настроенные души слушателей, которые ощущали, что их собственное преображение в Берлине под действием науки должно быть лишь первой ступенью к будущему преображению России. Так, в один из дней после посещения Фроловых Станкевич взял с Грановского и Неверова клятву, что они посвятят все свои жизненные силы задаче «избавления народа от крепостной зависимости и распространения в среде его умственного развития» [586] .

584

Манн Ю. В. Николай Станкевич и его друзья в Берлине. S. 514.

585

Ziegengeist G. Varnhagen von Ense als Vermittler russischer Literatur im Vorm"arz // Zeitschrift f"ur Slavistik. 1984. Bd. 29. № 6. S. 935–936.

586

Русская старина. 1883. T. 40. № 11. C. 419.

В салоне Фроловых Станкевич и его друзья познакомились с тридцатилетним профессором Берлинского университета Карлом Вердером, общение с которым также открыло новую страницу в их берлинской жизни, что неудивительно, поскольку Вердер вел в университете курсы лекций по гегелевской философии, представлявшей главный магнит для его русских слушателей. Его преподавательский талант высоко ценили все берлинские студенты. Один из них вспоминал: «Вердер вдохновлял нас собственной страстью к предмету, той смесью философии и поэзии, которая, правда, позже уступила место строгой научности; однако, подобно тому, как Гегель наглядно пояснялся нам через Гёте и Шиллера, то и стихотворения обоих представлялись нам в новом свете по их глубине мысли, что воспитывало юношество, и я приводил с собой к Вердеру многих товарищей по учебе, которые затем надолго оставались его слушателями. При этом Вердер обладал блестящей речью и умел погружаться в душу Спинозы или Лейбница для того, чтобы прояснить их учение; менее ему удавалось это с Кантом и Фихте, для чего сам он был слишком гегельянцем» [587] .

587

цит по_: Ziegengeist G. Neue Zeugnisse "uber Turgenew und den «russischen Kreis» in Berlin (1838–1840) // Zetischrift f"ur Slavistik. 1987. Bd. 32. № 3. S. 386.

Сходные впечатления вынес от первого знакомства с Вердером и Станкевич: «Вердер молод, пылок, охотно советует; к нему можно придти на дом и спрашивать». Действительно, очень скоро учеба русских студентов у профессора переросла рамки лекций и превратилась в регулярное личное общение, а осенью 1838 г. Грановский переехал в дом на Kronenstrasse, 47, где жил Вердер. Их приватные беседы касались «Логики» и «Философии права» Гегеля [588] . Прекрасной характеристикой взаимоотношений Вердера с русскими студентами служит его сохранившееся письмо к Грановскому, написанное в середине сентября 1838 г. Отвечая на сетования Грановского о невозможности свободно говорить по-немецки, Вердер восклицает: «Да будем же мы все говорить одним языком — языком человечества, доброго, исполненного надежд, терпеливого, ненасильственного! Общий дух, который нас ведет, развяжет нам речь — а Вам также и немецкую». Он восхищен дружбой Грановского и Станкевича и обещает дальше воспринимать их «как одного человека» [589] . Не менее теплыми станут впоследствии отношения Вердера и с И. С. Тургеневым, М. А. Бакуниным и другими русскими студентами начала 1840-х гг. (см. ниже), для них всех он будет едва ли не ключевым профессором Берлинского университета за весь период обучения.

588

Carli G. Russische Reisende und Studiosi in Berlin. Mitte bis Ende der 30er Jahre des 19. Jahrhunderts // Zeitschrift f"ur Slavistik. 1987. Bd. 32. № 4. S. 541.

589

Ziegengeist G. Op. cit. S. 390.

Пока же, в зимнем семестре 1837–1838 гг. Станкевич, Неверов и Грановский выбрали для себя основными лекции двух университетских профессоров, посещая у Вердера курсы логики и метафизики, а также историю новой философии от Декарта до современности, и у Ранке курс новейшей истории, начиная с XVIII столетия. Станкевич писал об этих занятиях как о «таких сокровищах, над которыми нам придется работать до кровавого пота, потому что заниматься не значит только ходить на лекции. Представьте, что нам придет думать над логикою, читать Декарта, Лейбница, Фихте и проч. — А над новою историей, читать источники — безделица? Философия и современный мир — вот два господствующих занятия на нынешний семестр» [590] .

590

Переписка Н. В. Станкевича. С. 160–162.

Кроме того, в том же зимнем семестре друзья посещали лекции по истории искусства, слушали курс философии права, который читал известный берлинский профессор Э. Ганс (после его смерти в 1839 г. Неверов посвятил ему некролог, опубликованный в «Отечественных записках», в котором описал идеальные черты университетского ученого, способного «возбуждать в слушателях живой интерес ко всему, что составляет достоинство человека» [591] ).

После напряженного семестра на весну и лето 1838 г. были запланированы путешествия. Грановский, получивший от Министерства народного просвещения разрешение на продление своей командировки еще на один год, в начале апреля выехал в Дрезден, Прагу и Вену для работы с источниками

и изучения славянских языков. Неверов тогда же ожидал ответа на письмо, направленное им попечителю Московского университета графу С. Г. Строганову, с просьбой о принятии «в число кандидатов, приготовляющихся к профессорскому званию, для получения кафедры истории, с назначением со стороны Московского университета в течение двух годов содержания, по примеру прочих» [592] . Однако его прошению было отказано из-за отсутствия вакансий, поэтому Неверов, готовившийся уже было все лето провести в Берлине за занятиями, в начале мая отправился вместе со Станкевичем в путешествие по Германии. Первоначально друзья хотели остаться в Саксонии, но по совету врача Станкевича из Дрездена повернули на юго-запад и отправились на Рейн. По дороге они, конечно, не миновали Веймара, где посетили дом Гёте [593] . В курортном городке на Рейне Бад Эмсе в конце июня произошла их встреча с двадцатилетним И. С. Тургеневым, которого Станкевич знал еще по учебе в Московском университете. Этой встрече суждено было положить начало новому этапу жизни кружка: в Тургеневе, собиравшемся зимой слушать лекции в Берлинском университете, Станкевич и Неверов сразу нашли «милого и приятного товарища», о чем сообщали Грановскому и радовались расширению своих рядов [594] .

591

Отечественные записки. 1839. № 6. Отд. II С. 41.

592

Петров Ф.А. Формирование системы университетского образования в России. Т. 4. Ч. 1. М., 2003. С. 451.

593

См. очерк Неверова «Дом Гёте в Веймаре», опубликованный им в «Литературных прибавлениях к Русскому инвалиду» от 1 января 1839 г.

594

Ziegengeist G. Op. cit. S. 390.

Вернувшись в Берлин, Станкевич и Тургенев 24 октября 1838 г. одновременно записались в студенты (в матрикулярной книге их записи идут одна за другой) и вместе слушали университетские лекции в течение еще одного семестра [595] . Тургенев некоторое время жил в одном доме с Неверовым, который ввел его тогда же в салон Фроловых и познакомил с Фарнхагеном фон Энзе. Не прерывалось и постоянное общение с возвратившимся в Берлин Грановским (хотя по состоянию здоровья тот вынужден был искать себе новую квартиру поближе к университету), так что осенью 1838 г. интеллектуальная жизнь «берлинского кружка» Станкевича продолжилась с новой силой [596] .

595

В упомянутом выше мемуарном очерке о Станкевиче И. С. Тургенев пишет: «В течение зимы я довольно часто видался с Станкевичем, но не помню, чтобы мы вместе ходили на лекции: он брал privatissima у Вердера — а в университет не ходил», и затем повторяет, что во время своего пребывания в Берлине еще «не добился доверенности или расположения Станкевича» (Тургенев И. С. Собрание сочинений. Т. п. М., 1956. С. 229, 231). Тургенев, который субъективно хотел показать, что складывание их настоящей дружбы со Станкевичем относится к пребыванию в Италии, по-видимому, здесь не точен: они бывали вместе в университете, что показывает хотя бы их совместная запись в матрикулы, а Станкевич ходил в зимнем семестре 1838–1839 гг. на лекции (см. ниже); кроме того, Неверов в своих воспоминаниях также однозначно причислял Тургенева к их берлинскому кружку (Неверов Я. М. Указ. соч. С. 347; см. также следующее примеч.).

596

И. С. Тургенев в воспоминаниях Я. М. Неверова // Русская старина. 1883. Т. 40. № 11. С. 417–419.

В одном из писем в ноябре 1838 г. Станкевич упоминал об изменении своего статуса и приобретении им «студенческого звания»: «На этих днях я начал уже посещать лекции, записавшись по форме в здешние студенты. Мне выдали студенческий диплом и знаменитую карточку, по предъявлении которой студент не может быть арестован, ни в каком случае, полициею: она только доносит его начальству. Разумеется, что мне с нею нечего делать, но все это свято бережется как напоминание. Профессора особенно вежливы к нам, иностранцам, и дают нам всегда лучшие места на лекциях» [597] . в новом семестре Станкевич, как помещик, взялся слушать курс агрономии, надеясь стать «хоть не образцовым, но очень и очень порядочным хозяином». Однако результаты прослушанного разочаровали его: лекции «не дали мне сведений, каких я ожидал, но не остались без пользы для меня; я познакомился с тем, что ново для одного меня, хоть известно всякому, кто сам год похозяйствовал в деревне, узнал многие земледельческие термины и, по крайней мере, могу без затруднения расспросить о чем нужно… У нас совсем другие условия и отношения» [598] .

597

Переписка Н. В. Станкевича. С. 79.

598

Там же. С. 95.

На некоторое время к русскому кружку в Берлине в зимнем семестре 1838–1839 гг. присоединился еще один их знакомый по Московскому университету, востоковед П. Я. Петров, остановившийся в Берлине по пути в Париж. А вот еще один член московского кружка Станкевича, проезжавший здесь ранее, в конце 1837 г., историк и археограф С. М. Строев не смог приобщиться к ученым занятиям «берлинского филиала» из-за незнания немецкого языка: Станкевич с иронией писал, что «несмотря на свою претензию на ученость, < Строев > не в состоянии даже полюбопытствовать, что делается в знаменитом европейском университете» [599] .

599

Там же. С. 29.

Вне сферы соприкосновения с «русским философским кружком» в Берлине в это время оказались и еще два питомца Московского университета, посетившие Берлин. К. С. Аксаков пробыл здесь в июне 1838 г., когда Станкевич и его друзья были в отъезде, всего несколько недель и даже ни разу не посетил университет, интересуясь театром, музыкой, музеями. Приехавшего сюда месяц спустя С. П. Шевырева, напротив, очень занимало университетское преподавание, он слушал лекции Ганса (оставив о них восторженные записи в дневнике), Риттера, Бёка, Штеффенса, Неандера и др. [600] Со Станкевичем, путешествовавшим тогда по южной Германии, Шевырев, естественно, в Берлине не встретился, но тем же летом они съехались в Майнце, где долго спорили о философии, вероятно, под влиянием берлинских впечатлений. Эти эпизодические посещения Берлина русскими общественными деятелями 1830—1840-х гг., с одной стороны, еще раз подчеркивают значение этого города для развития русской культуры и общественной мысли, но с другой, подтверждают отличие, которое существовало между «путешественниками» и собственно русскими студентами в Берлине, для которых лекции представляли не только поиск новых впечатлений и мыслей, но и настоящий регулярный труд в процессе университетской учебы.

600

Carli G. Op. cit. S. 545.