Русские студенты в немецких университетах XVIII — первой половины XIX века

Андреев Андрей Юрьевич

Весной 1841 г. Тургенев должен был выехать в Россию и, несмотря на всё желание, вернуться в Берлин ему больше не удалось. Каникулы летом того же года остальные члены кружка вновь провели в путешествиях: Катков вместе с Ефремовым выехал на воды в Тюрингию, а Бакунин побывал на Рейне, в Галле и Дрездене; в это время он познакомился с семействами Елагиных и Языковых, приехавших в Германию на свадьбу В. А. Жуковского. К началу зимнего семестра 1841 г. все трое опять съехались в Берлине и узнали, что у Вердера, да и вообще у гегелевской философии здесь появился серьезный соперник.

Главным университетским событием конца 1841 г. явился приезд в Берлин Ф. В. Шеллинга, приглашенного в университет для чтения философии и покинувшего Мюнхен, где он до этого преподавал без малого пятнадцать лет. В Мюнхен к Шеллингу устремлялись многие русские путешественники: так, осенью 1835 г. во время своей поездки по немецким университетам у него побывал М. П. Погодин, который встретил философа «в большой, прекрасной аллее, между городом и дачей, в виду снежных Тирольских гор». «Русский пилигрим, я пришел к вам на поклонение», — воскликнул тогда Погодин и нашел у Шеллинга ласковый прием, хотя не смог ему достоверно объяснить почему в российских университетах не преподавалась тогда не только его, но и никакая другая философия [613] . Несмотря на это, интерес к философской системе Шеллинга в русском обществе, и в том числе в среде Московского университета, был огромен, и даже поклонник

Гегеля Н. В. Станкевич летом 1839 г. хотел специально заехать в Мюнхен, чтобы только «поговорить с Шеллингом, если не удастся застать его лекций» [614] .

613

ЖМНП. 1836. № 7. С. 207.

614

Из обширной литературы о восприятии Шеллинга в России см. в особенности: Сахаров В. И. О бытовании шеллингианских идей в русской литературе // Контекст. 1977. М., 1978; Каменский 3. А. Русская философия XIX в. и Шеллинг. М., 1980.

После приезда Шеллинга в Берлин первым из русских его навестил Бакунин, передав поклон от А. П. Елагиной, с которой философ прежде виделся в Карлсбаде. Их беседа продолжалась около получаса, Шеллинг интересовался занятиями Бакунина в Берлинском университете и пригласил к себе на лекции, а также к более близкому знакомству. 15 ноября 1841 г. состоялась первая лекция Шеллинга в Берлине, запись которой, сделанная Катковым, в переводе на русский язык была вскоре опубликована в России [615] . Свежее впечатление от этой лекции передает письмо Бакунина: «Очень интересно, но довольно неопределенно и даже не совсем по душе, однако этого теперь я не хочу заключать — я буду его беспристрастным слушателем» [616] . русские студенты обсуждали эту лекцию дома у Бакунина вместе с их немецкими приятелями. Начало курса обещало схватку между новой «философией откровения», которую собирался читать Шеллинг, и гегелевской диалектикой, к представителям которой относилось большинство берлинской профессуры.

615

Отечественные записки. 1842. № 2. Смесь. С. 65–70.

616

Бакунин М. А. Собрание сочинений и писем. Т. 3. С. 78.

Наибольшее влияние среди русских слушателей курс Шеллинга оказал на М. Н. Каткова, который, как и Бакунин, постарался сблизиться с профессором, был принят в его доме и даже ухаживал за дочерью Шеллинга [617] . Эти лекции дали, наконец, Каткову выход из давно нараставшего кризиса философского мировоззрения, ощущения, что гегельянцы «застряли в одной форме, формальничают и ворочают категориями, а в сущности выходит мыльный пузырь». «Шеллинговы лекции имеют для меня великое значение, — писал Катков брату. — Я слушал их с жадностью: столько глубокого, оригинального, поучительного! У меня открылись глаза на многое, на что прежде были закрыты… Я много трудился за Шеллинговыми лекциями и владею теперь лучшей тетрадью в Берлине, так что у меня со всех сторон выпрашивают ее для изучения…» [618] . в России этот его конспект по «философии откровения» также вызвал немалый интерес: о нем, например, упоминал А. И. Тургенев в письме к П. А. Вяземскому. Глубокое увлечение Каткова Шеллингом привело к серьезным идейным расхождениям и охлаждению в личных отношениях с другими бывшими членами кружка Станкевича. «Смотри, брат, не поддавайся берлинской философии, которую собирается привести к нам Катков», — предупреждал Белинского Грановский [619] .

617

Копылов А. Боденштедт и Катков // Русский вестник. 1889. № 8. С. 254.

618

Письма М. Н. Каткова… С. 163, 169.

619

Неведенский С. М. Н. Катков и его время. СПб., 1888. С. 92.

О том, что результаты восприятия позднего Шеллинга русской учащейся молодежью могли быть и совершенно иными, показывает позиция Бакунина. Обещавший быть «беспристрастным слушателем», Бакунин уже в середине следующего 1842 г. готовит свою ставшую знаменитой статью «Реакция в Германии», в которой причисляет учение Шеллинга к одному из оплотов консервативных сил, стоящих на пути грядущих социальных преобразований. Как видно, взгляды Бакунина в этот период быстро эволюционировали в сторону радикализации, что как будто не следовало из характера его занятий в Берлинском университете, где перед началом зимнего семестра 1841–1842 г. он планировал, кроме Шеллинга, посещать лекции Вердера и Ранке, заниматься политической экономией и латынью и был по настоящему увлечен своей учебой («Работы много, но она не пугает меня, я теперь привык много работать и предметы-то (кроме латинского языка) все такие интересные» [620] ). Но уже весной 1842 г. Бакунин покинул Берлин и переехал в Дрезден, где вошел в круг левых гегельянцев. В итоге, именно тогда определился тот путь, который сделал Бакунина в 1844 г. политическим эмигрантом, отказавшимся вернуться в Россию и вновь ступившим на родную землю в кандалах (после ареста в 1849 г. его передали России австрийские власти), лишь для того, чтобы потом опять бежать оттуда [621] .

620

Бакунин М. А. Собрание сочинений и писем. Т. 3. С. 66.

621

См.: Пирумова H. М. Бакунин. М., 1970.

М. Н. Катков проучился в Берлинском университете на один семестр дольше Бакунина: в летнем семестре 1842 г. он, помимо философии, занимался древними языками, в особенности греческим, слушал лекции по истории живописи и археологии, что, вероятно, было навеяно историческим содержанием курса Шеллинга. Нельзя не заметить, как пробудившееся тогда у Каткова под влиянием эстетики Шеллинга увлечение античной культурой отозвалось гораздо позже в пропагандировании им системы классического образования в 1860-е гг. Весной 1842 г. Катков стал свидетелем поступления в Берлинский университет новой группы выпускников Главного педагогического института, о которых отзывался в письмах с большой симпатией. В конце того же года он вернулся в Россию.

Продолжавший учебу в Берлине, последний «осколок» кружка Станкевича, А. П. Ефремов, пробыл там еще год, до весны 1843 г. Основной специальностью Ефремова была историческая география, которой он занимался под руководством профессора К. Риттера, а затем в Иенском университете защитил диссертацию на степень доктора философии «Помпоний Мела и его знания

об Африке» [622] . Однако одному ему в Берлине оставаться не пришлось — на смену Бакунину и Каткову в 1842–1843 гг. сюда приезжают на учебу новые представители той же среды московских салонов, где разворачивались споры западников и славянофилов. Летом 1842 г. в Берлин прибыл магистр юридического факультета Московского университета А. Н. Попов, близкий к славянофилам, в будущем видный историк, археограф, правовед, отъезд которого из Москвы стихами провожал К. С. Аксаков [623] . Попов учился в Берлинском университете один год, до июля 1843 г., сдружившись здесь с Ефремовым, посещая дома Ранке и Шеллинга [624] . На лекциях в конце лета 1842 г. Ефремова и Попова встречал С. М. Соловьев, который тогда только что окончил Московский университет и выехал за границу в качестве домашнего учителя семьи Строгановых. В Берлине Соловьев пробыл лишь несколько недель, не записываясь в студенты, и успел «прослушать по нескольку лекций всех знаменитостей здешнего университета» [625] . В ноябре 1842 г., не без влияния Каткова, к Попову присоединился товарищ последнего по Московскому университету В. А. Елагин, сын А. П. Елагиной и брат по матери И. В. и П. В. Киреевских. Берлинский университет Елагин оставил одновременно с Поповым в июле 1843 г. и уехал в путешествие по славянским землям, желая получить нужную подготовку, чтобы занять кафедру истории и литературы славянских наречий в Москве [626] . А в мае 1843 г. в Берлин после окончания Московского университета приехал еще один славянофил, входивший в кружок Елагиных, а впоследствии в молодую редакцию «Московитянина», писатель и собиратель народных песен М. А. Стахович (он пробыл в Берлинском университете до января 1844 г.).

622

Биографический словарь профессоров и преподавателей императорского Московского университета. М., 1855. T. 1. С. 328; Анучин Д. Н. География в Московском университете за первые сто лет его существования // Избранные географические работы. М., 1949. С. 86–96.

623

Манн Ю. В. Указ. соч. S. 517.

624

Письма А. П. Елагиной к А. Н. Попову // Русский архив. 1886. Кн. 1. С. 335.

625

Соловьев С. М. Избранные труды. Записки. М., 1983. С. 272.

626

В. А. Елагину принадлежат значительные работы по истории Чехии, написанные со славянофильских позиций; многие из его исторических трудов остались незаконченными и неопубликованными. По возвращении в Россию он сдал экзамен на степень магистра, но диссертации не представил, что препятствовало его зачислению в Московский университет (Лаптева Л. П. Славяноведение в Moсковском университете в XIX — начале XX века. М., 1997- С. 84–86; Русские писатели. 1800–1917: Биографический словарь. М., 1992. Т. 2. С. 218–220).

Кроме того, в зимних семестрах 1842–1843 и 1843–1844 гг. в число берлинских студентов записался С. С. Джунковский (летний семестр 1843 г. он провел в Гейдельберге). Сын известного ученого-агронома, выпускник Петербургского университета, Джунковский смог отправиться на учебу в Европу благодаря командировке, полученной от С. С. Уварова, для изучения состояния низших и средних учебных заведений. В Берлине он особенно тесно общался с Шеллингом. Питая самые чистые намерения знакомить иностранцев с православием, Джунковский впоследствии в Риме сам попал под влияние иезуитов и после пятилетних занятий богословием, принял сан католического священника. Живя в 1850-х гг. в Париже, Джунковский действовал как один из видных адептов распространения католицизма в России, хотя его проекты соединения церквей не одобрялись Ватиканом. В конце жизни в Штутгарте Джунковский сблизился с православным священником, законоучителем великой княжны Ольги Николаевны, протоиереем Иоанном Базаровым, который вернул его в лоно православия [627] .

627

Цимбаева E. Н. Русский католицизм: Забытое прошлое российского либерализма. М., 1999. С. 78–80.

Итак, на рубеже 1830—1840-х гг. в Берлине произошло знаменательное и далеко не случайное совмещение эпох, когда блестящая пора лучшего в Европе университета совпала с годами начала философского «великого спора» о России между западниками и славянофилами. Многие из общественных деятелей, которые вели этот спор, непосредственно могли опираться на знания, полученные ими во время учебы в Германии. Иными словами, с одной стороны, Берлин притягивал мыслящую, наиболее активную часть русского общества 1830—1840-х гг., которая пыталась найти там ответ на свои духовные поиски, с другой стороны, этот университет и его выдающиеся ученые сами оказывали обратное влияние на Россию через идеи и теории, которые впитывали их русские ученики и пытались применять на отечественной почве. Для 1830-х гг. основной акцент во влиянии Берлинского университета определяла господствовавшая там гегелевская философия; в первой половине 1840-х гг. ее потеснила «философия откровения» Шеллинга, который сам по себе представлял ту интеллектуальную громаду, на поклонение к которой в Берлин ехали многие будущие творцы «общественного мнения» России.

Одним из последних таких замечательных общественных деятелей и ученых, учившихся в Берлине в 1840-е гг., был П. Н. Кудрявцев, студент Берлинского университета с мая 1845 по апрель 1846 г., ученик Грановского, сменивший его впоследствии на кафедре всеобщей истории в Московском университете. Как и большинство его соотечественников, Кудрявцев слушал в Берлине лекции Ранке и Вердера, но особенно восхищен был преподаванием Шеллинга, мысль которого, по выражению Кудрявцева, была «светла как день». Уделяя много времени занятиям философией, Кудрявцев писал домой: «Да и нельзя здесь не заниматься философией: здесь она в самой атмосфере. В Берлине как надобно каждый день обедать, так надобно заниматься философией» [628] . Эти и другие обобщающие суждения Кудрявцева из его писем к отцу раскрывают причины и суть успешного воздействия Берлинского университета на русскую науку тех лет. Здесь влияла, прежде всего, сама созданная атмосфера и инфраструктура науки, при которой, по словам Кудрявцева, можно сделать «вдвое больше сравнительно с тем, что делал в Москве», где всё — от организации учебного процесса до работы библиотеки — максимально удовлетворяет потребностям студентов как исследователей, участников научного поиска. «Я больше и больше привыкаю к Берлину и вместе привыкаю думать, что едва ли есть место более удобное для ученых занятий», — заключал Кудрявцев [629] .

628

Письма П. Н. Кудрявцева из-за границы (1845–1847) // Русская мысль. 1898. № 1. С. 22–23.

629

Там же // Русская мысль. 1898. № 1. С. 27; № 5. С. 117.