Русский характер
Шрифт:
присоединилась к ним баба Христя.
Такой концерт начался, что стекла на окнах зазвенели. Старухи выдали все частушки, какие помнили: и матерные, и всякие; а Анатолий знай себе наяривает на гармошке. Первая устала Христя, года-то не те, а бывало, в молодости могла плясать до утра. Остальной народ еще потоптал ножками и тоже свалился на диван.
– Ну вы молодцы, девушки, – восхитился Анатолий Афанасьевич.
– И-и-и, миленький, разве ж энто пение, гавканье одно, – утирая кончиком платка пот со лба, сказала Полина. – Мы, бывало, соберемся у клубе на репетицию
– А какие бравые сарахваны да кички надевали! Куколками гляделися со сцены. Теперя все по сундукам рассовали да и успокоилися, одна забота: с молью проклятущей воевать, – подхватила Павла. – А какие бусы янтарные носили, в пять-шесть ниток!
– А как назывался ваш ансамбль? – заинтересовался Анатолий.
– То ли «Подснежник», то ли «Шиповник», вот ужо запамятовала, – посмотрела Полина на Павлу, – помоги-ка.
– Сама ты шиповник, – торкнула локтем в бок Павла, – «Багульник» мы называлися! Слышь, гармонист, чё здеся творитси весной-то! Леса наши так и полыхають цветом багульника, красота! Прям будто пожар какой лиловый начался, а черемуха зацветет, так будто белой пеной все в округе забрызгали!
– Да, места ваши чудесные, я любовался, когда ехал сюда. Река очень красивая, с зелеными островами.
– Бравее наших мест нигде не найдешь, милок! – гордо заявила Полина. – А на тех островах тоже цветет черемуха, вот и посуди, когда в мае начинают кустарники цвести, ты такого еще не видал нигде.
– Обязательно приеду посмотреть. А народу в ансамбле много было? – спросил Анатолий.
– Человек двадцать пять, однако, було, и не ансамбль называлися, а хор, семейский народный хор, – подхватила Христя, – ишо где-то там слово «фонклёрный» вставлялося.
– А мужчин-то в хоре было?
– А кто пить будет? – хмыкнула бабка Павла. – Одни бабы и толкалися, гармонистов Лёньку с Петром не считаю. Они и так при хоре полагаютси.
– Не всегда без мужиков-то обходилися, – перебила ее Полина, – Лёха Фёдоров ходил, Варфоломей пел, бравый голос у него, и энтот, как его, Николай Ильич, маленько походил.
– Старика Прохора забыли, он-то как раз до конца развала хора ковылял с нами, – засмеялась Павла, – а вот Христинина Афоньку никак не смогли зазвать. Ни в какую не пошел, хотя играл на гармонике не хужей Заволокиных.
– А ты кто такой будешь, паря? – запоздало поинтересовалась Полина, обращаясь к Анатолию.
– Родня моя, племяш, – шустро ответила за него Христя, – Толиком кличут, в гости приехал из городу, с женой у него там нелады.
– А чего ж ни разу не приезжал-то к тябе? Ужо скоко лет живем бок о бок, ни разу не видали яго? – удивилась Полина.
– Где б ты увидала-то? – серьезно возразила Христя. – Ты ж удостоверилася, какой он музыкант хороший, вот и ездил везде нарасхват по концертам, времени-то у него никакого, чтоб по гостям-то шастать, уж я зазывала его к нам.
Анатолий Афанасьевич, смекнув, что Христинья Ивановна не хочет трепать имя покойного мужа, быстро
– И Афанасий Анатольевич приглашал, но я такой занятый человек, дома даже жена ругается каждый день почти… Дело до развода доходит.
– Девки, раз пошла такая пьянка, давайте чаю попьем и гостя за труды угостим чем Бог послал, – поменяла тему Христя.
– Одним чаем, однако ж, не обойдесси, Христинушка, гость-то у тебя знатный, не кажный день гармонисты пороги обивають, – громко заявила Полина.
Христя ушла на кухоньку суетиться в знак абсолютного согласия. Потом они долго сидели за чаем. Пропустили рюмочки три винца непонятной окраски и совсем похорошели для настроя на лирический лад. Само собой полились песни: старинные, современные, всякие. Анатолий Афанасьевич заслушался, подперев щеку ладонью, а где и подыгрывал тихохонько на гармошке, и пришла к нему мысль: остаться здесь, возродить семейский хор «Багульник» и вообще заняться культурой на селе. Сыну он не нужен, а жене – тем паче. Семьи путной уже нет, у каждого свои интересы, даже не помнит, когда все вместе собирались за ужином.
– Девушки, – обратился он к ним, – если начнем все сначала, пойдете петь в хор?
– Неужто ты, Анатолий, решил остаться у нас? – быстро сообразила Полина.
– Я подумал…
– И думать не надо, – перебила его Христя, – оставайся, без гармони шибко тоскливо стало на селе, будто жизнь замерла, нехорошо это. В русских деревнях всегда пела гармошка. Бывало, Афонька к вечеру-то со скотиной управится, руки помоет, утрется полотенцем старательно, выташит гармонику, сядет на крыльцо и такие задушевные песни начнет играть… А я в летнике готовлю ужин, картоху чищу, сковороду маслом заливаю и слушаю. Хорошо… Иной раз ругаешься на него, за день мало чего не бываеть, а тут заслушаешься, душа распахнется до слез, и все-то ему простишь, и жалко его так… всех жалко почто-то. Знал он, чем меня брать…
– Афанасий твой Анатольевич хорошо струментом своим владел, такие рулады выдавал, что правда, то правда. А как мы его просили в наш хор походить, всегда отнекивался, паразит, – с досадой промолвила Павла.
– Стеснялся он, – встала на защиту своего мужа Христя.
– Ежели ты у нас останешься, Антоха, мы тебя завсегда поддержим и обженим на веселой молодухе, – развеселилась Полина, – а вот насчет петь не знаю… Это ж силы нужны на сцене-то стоять.
– Э, будет вам скромничать, – засмеялся Анатолий, – кто тут плясал да частушки выкрикивал так, что на другом краю деревни было слышно? Кровь-то в жилах играет у вас, ох как играет!
– Кака кровь, одна марганцовка плещется, – возразила Павла.
– А чё, девки, может, и тряхнем стариной, право слово, скушно стало жить, – по-молодому приосанилась бабка Полина.
Старушки вошли в азарт и, перебивая друг дружку, шумно начали обсуждать, кто еще в состоянии ножками перебирать да песни распевать. К концу обсуждения загрустили: ушедших в мир иной оказалось многовато, даже не ожидали. Анатолий Афанасьевич взял в руки гармонь и после небольшого проигрыша запел тихим голосом: