Русский романтизм

Коллектив авторов

„Заслуживаю ли я порицания за то, что путешествую в странах,

которые кавалер Ксавье сделал известными?" — и, переходя от

одного предмета, находящегося в его комнате, к другому, рас-

1361

сказывает историю своей неудачной любви со всякими отсту-

плениями, перерывами, недоговоренностями.

К этому же году относится „Путешест-вие

в мои

к а р м а н ы " (пер. с фр. 1803 г., М.) неизвестного автора,

варьирующее тему де Местра, в котором отсутствует всякий

намек на сюжет, — это ряд случайных мыслей, воспоминаний,

вызванных предметами, находящимися в кармане. „Эта книга

без всякого плана, заглавие только сучек, за который я иногда

буду уцепляться, когда не придет мне в голову другой мысли"

(18 ст.), — говорит подражатель де Местра, утрирующий его

повествовательную манеру.

Наконец, в 1828 г. является р у с с к и й путешественник,

следующий по дороге де Местра — М. Л. Яковлев, в своем

„ Ч у в с т в и т е л ь н о м п у т е ш е с т в и и по Невскому

п р о с п е к т у " , М. 1828. Он сам устанавливает свою генеало-

гию: „Природа поселила во мне охоту странствовать, судьба

никуда не пускает, свергаю с себя тяжелое иго и отправляюсь

путешествовать. Я... иду, М. Г., иду на Невский проспект! Что

это за путешествие? Как! Разве нет путешествия в карманы,

путешествия по комнате и мало ли, каких путешествий?" (3 е.).

Но характер его путешествия отличается от указанных выше

образцов. Если там авторы путешествуют в сфере своих

чувств и мыслей, то здесь это ряд встреч, подслушанных

разговоров (преимущественно на темы литературные) в клубе,

в трактире, в модйой лавке, сквозь которые проглядывают

обличительные тенденции автора.

Мы встречаемся, наконец, с явными подражаниями „Стран-

нику" в среде третьестепенных писателей, не оставивших

даже своего имени. Таково: „ П у т е ш е с т в и е в солнце

и на п л а н е т у М е р к у р и й и во все видимые и не-

видимые миры", М. 1832 г.

Это

путешествие совершается также в сфере воображе-

ния, что автор неоднократно подчеркивает, называя его

„романтической мечтой", „фантастической мыслью, унесенной

на легких крыльях воображения в хаос невидимого мира"

(6 е.). Он летит на крыльях Серафима. Повествовательные

приемы стали уже традиционными: — безпланность, разрознен-

ность, бессюжетность, бесконечные обращения к читателям:

„Добрые и почтенные читатели и читательницы, извините

меня, что я так зафилософствовался". Через некоторое время

снова: „опять заговорился... и так, еще сию минуту начинаю"

(8 е.), но начала опять нет: „я видел следующее"... — пере-

рыв. „Да, вы думали, я вам и в самом деле скажу, что я

видел" (13 е.). Тут найдем рассуждения о душе, о хаосе,

заимствованные непосредственно у В., внезапные переходы

от прозы к стл <ам (в гл. 1 й в последней), скопление корот-

1361

ких слов для передачи темпа мнимой езды: „Еду, еду, сию

минуту. Раз зевнул! что, что такое? О, как высоко! Да, я уж

подъезжаю к солнцу? Ах как жарко!.. Стой, я доехал, вот

и солнце, дайте осмотреться".

Эта традиция доживает до конца 40-х годов, когда по-

является „ П у т е ш е с т в и е з а т ы л к о м н а п е р е д или по-

в е с т ь ш и в о р о т на в ы в о р о т " — перевод с Рассейского

на русский В. Потапова. Замечательная рукопись. М. 1847

Заглавие не соответствует содержанию — путешествия даже

в его разрушенной форме, как это было у В. и других, здесь

нет. Это просто „история смерти и жизни Силы Поликарпо-

вича Размазни", следовательно, обычная повесть, своеобразие

которой заключается лишь в строении, возвращающем нас

к традиции гротескной композиции (только в лубочном отра-

жении), завещанной Вельтманом.

Отголоски этой традиции мы найдем в повествовательных