Русский романтизм

Коллектив авторов

душной, полубогине Пери" (Марлинский, „Роман в семи пись-

мах", стр. 117), о „гостье из другого мира" (Кукольник,

„М. С. Березовский", стр. 392) или о „духе небесном" (Поле-

вой, „Аббадонна", стр. 25). Она „видение" (Вельтман, „Прикл.

почерпнутые из моря житейского", стр. 172), а не дева земная"

(Кукольник, т. 2, стр. 331). Красавица

появляется, как „из

воды наяда" (Вельтман, ч. II стр. 59), как „тень, как призрак,

херувим" (Шахова, „Изгнанник", 127), как „дух высоких

сфер" (Сенковский, „Зап. домового", т. III, 233), или она

фантастична, как „настоящая русалка" (Лермонтов, „Герой

наш. времени"). Постоянно подчеркивается эфемерность этого

неземного существа: ее прелести „воздушны", (Жукова, „Суд

сердца", стр. 8), и она сама „воздушна, как мечта" (Шахова,

„Перст божий" стр. 48); она кажется „воздушным существом,

спорхнувшим нехотя на землю" (Ган, „Медальон", стр. 220).

Тело женщин „будто св&яно из прозрачных облаков, и будто

светится насквозь при серебряном месяце" (Гоголь, „Май-

ская ночь"). Эта бесплотность красавиц усиливается их

нарядом: он прозрачен, „как облако", „как туман" (Жукова,

„Падающая звезда", ч. II, стр. 67), как пена" (Вельтман,

„Приключен., почерпнут, из моря жит.", ч. I., стр. 21). Одежда

настолько легка и прозрачна, что кажется „вытканной ветром

юга из облаков и лучей" (Марлинский, „Месть", ч. XII, стр. 69).

Газ, вуали, белые или дымчатые, небрежно наброшенные, цветы,

пробивающиеся сквозь „снег газа", венки — вот аксессуары

костюма женщин, придающие им воздушность и прозрачность

ангелов и приближающие их к пери, русалкам и наядам^

1361

Выражение лица женщины-ангела отражает ее прекрасную,

чистую, кроткую, святую душу, лицо ее „осенено глубокою

тайною грустью" (Кукольник, „Эвелина де Вальероль"; стр. 112)

„святым спокойствием", „пленительным выражением" (Пого-

рельский, „Монастырка", 85). Глаза героини, иногда

увлаж-

ненные слезами и воздетые к небу в молитвенном экстазе,

тоже отражают „богоподобную душу" (Гоголь, т. 6, стр. 64),

„чистое небо" души, „ангельскую невинность" (Погорельский,

„Двойник", 91). У- женщины улыбка „неземная", „неизъяснимо

добрая", „кроткая", „меланхолическая". У героини „Падающей

звезды" Жуковой „во взоре, устремленном к небесам, горел

тихий огонь чувства" (ч. II, стр. 167). У Ольги из „Теофании

Аббиаджио" Ган, „ресницы, еще влажные от слез и глаза,

тоскливо опущенные к земле, как бы от усталости стремиться

к недостижимым небесам, уподобляли ее отверженной Пери",

вся внешность ее проникнута детской простотой и задумчи-

востью, кротостью и добротой; она трогает и пленяет „душу

каждого, кому хоть раз явится на-яву" (стр. 481—82). В другом

месте во внешности этой же героини автор отмечает, что голу-

бые большие ее глаза так прозрачны, „что, казалось, душа

светилась сквозь них", а в неуловимо нежных чертах ее „вы-

ражение доброты, кротости и того, вчуже отрадного, святого

спокрйствия, которое мы видим только в ясных небесах и на

лицах спящих младенцев" (стр. 496). Лицо красавицы часто

изображается вдохновенным:

Вид Нины, свыше вдохновенной,

И величав и кроток был.

(Шахова, стр. 126).

У Ольги (Лермонтов, „Вадим") „лицо в д о х н о в е н н о е",

прекрасное..." У Элеоноры в „Аббадонне" Полевого „выра-

жение какого то вдохновенного чувства во взоре" (стр. 120).

Писатели 30-х годов часто отмечают позу женщины-

ангела. Она обычно на коленях, в молитвенном экстазе.

В таком положении, подчеркивающем ее небесность, поражает

она героя романа. Энский из „Искателя сильных ощущений"

Каменского встречает Валерию в одном из углублений мона-