Русский Сюжетъ
Шрифт:
Валерия
В начале XX века великому князю исполнилось пятьдесят лет, двадцать пять из которых он нес бремя наказания. Если у него когда-то и были надежды на прощение, то за это время их почти не осталось. На троне сидел уже четвертый на веку великого князя император – Николай II, доводившийся ему племянником. Но что это меняло в его жизни? Да и сам князь, положа руку на сердце, не мог бы ответить: так ли уж хочется ему вернуться в Петербург?
Зачем? Чтобы Надежда Александровна, изрядно раздобревшая, ездила из одного салона
Единственное, что его выводило из себя, это ограничения в свободе передвижения. Какая гадость всякий раз обращаться к какому-нибудь ничтожному полицейскому чину. И даже то, что его продолжали считать безумным, теперь не слишком волновало. Впрочем, он ведь и вправду не ангел. Позволяет себе порой кое-какие эскапады. О них-то и сообщают в Петербург. Через верных людей в донесениях ему иногда приходится читать о себе презанятные вещи. Ну, к примеру, то, что он спит на тюфяке, закутанный в красное покрывало. Его часто видят в ярко-красной рубахе-косоворотке, в штанах, заправленных в казацкие сапоги. В Петербурге небось читают и думают: ни дать ни взять Стенька Разин. В частных разговорах его высочество позволяет себе или ругать, или едко проиронизировать по поводу августейшей семьи. Как-то спьяну, было дело, он «звал Русь к топору». Возмутительным выходкам и разговорам не было конца. Измученное беспокойным поднадзорным начальство всегда имело свежий материал для донесений, а обыватели для поразительных впечатлений.
Рассказывали, например, как небезопасно принять приглашение на великокняжескую трапезу. «Николай Константинович после изрядных возлияний и высказываний о несправедливости своей судьбы часто ставил перед гостем вопрос, признает ли тот его, великого князя, законным претендентом на императорский престол? Вопрос подкреплялся клавшимся на стол заряженным револьвером или угрозой разбить собеседнику голову последней, нераскупоренной бутылкой заморского французского шампанского. Ответы бывали разные, но все более или менее дипломатичные».
Ташкентский землемер-топограф Е.А.Массон рассказывал домашним, к какой счастливой удаче следовало отнести исход случайной встречи с великим князем. Скромный землемер ехал зимой по полутемной ташкентской улице и, как выяснилось, весьма опрометчиво попросил извозчика обогнать сани, медленно, не давая ходу, двигавшиеся впереди. «Извозчик стегнул лошадь и так близко промчался мимо роскошных саней, что задел сидевшего в них закутанного пассажира, которым неожиданно оказался великий князь». При расставании извозчик и пассажир признались друг другу, что ждали выстрела в спину и были весьма удивлены, что такового не последовало.
Однако главной темой для разговоров всегда оставались амуры князя, годы не смогли укротить его пылкого нрава. Уверяли, что на манер восточного владыки его высочество завел чуть ли не гарем из смуглых дочерей Востока. Мало того, князь дарил своим вниманием всех горожанок без различия сословий: офицерских жен, казачек-поселянок, хорошеньких чиновниц и заезжих красоток. Далеко не всегда эти романы заканчивались без последствий.
Жена аптекаря мадам Краузе осчастливила Николая Константиновича сыном. Следуя традициям мужчин Романовых, даже здесь, под жарким солнцем Туркестана, в городе, где не было императорских театров, у князя появилась балерина. Хрупкое создание произвело на свет мальчика, которому дали имя Леонид. Позже балерину отправили в Петербург, где она вышла замуж. На память о жаркой ташкентской любви у нее остался красавец сын, вылитыи князь Никола, только блондин.
...Ташкентцы привыкли и даже гордились тем, что в городе живет человек с легендарной биографией и из ряда вон выходящего поведения. Появление на улице княжеского экипажа заставляло останавливаться прохожих, и они с любопытством разглядывали маскарадно одетого князя. Говорили, что он имеет обыкновение рядом с собой в ногах держать корзину с
Когда до Ташкента добралась новая мода на широкополые женские шляпы, щедро украшенные цветами и фруктами, князь, считавший это уродством, решил проучить франтих. Он заказал немереное количество этих шляп обрядил в них баб-казачек, работавших у него в имениях, и приказал им разгуливать в таком виде по центральной улице. Разумеется, ташкентские дамы предпочли поскорее расстаться с новинкой.
Подобным случаям то более, то менее безобидным не было конца. И все же горожане любили Николая Константиновича. «Ташкентский князь», высокомерный со знатью благоволивший простому человеку, человек, который давал работу и к кому шли за защитой от неправды, пользовался немалой популярностью. Бросая камешек в огород предков-императоров, Николай Константинович нередко козырял своим общественным весом: «Народная любовь и благодарность бесхитростных простых людей Туркестана будут посильнее бронзовых памятников и мавзолеев».
«О ты, последняя любовь...» Так выглядел великий князь, когда в его жизни появилась гимназистка Валерия. И его пятидесяти лет как не бывало.
Такие выпады убеждали петербургских опекунов в справедливости вывода очередного медицинского обследования:
«Патологический характер и склад ума августейшего больного останутся навсегда такими, какими были с ранней молодости, поэтому нельзя надеяться, какими бы то ни было мерами исправить его характер...»
...Впрочем, в 1900 году великому князю было безразлично, что о нем думают в Петербурге. Ни наветы, ни похвалы, ни деньги, ни коллекции, ни жена, ни дети, ни любовницы, ни почитание простого народа, ни оскорбительное звание «Высокого Больного» – ничто его не волновало. Пропади все пропадом! Он влюбился. И ничего это не имело общего с амурными приключениями, на которые Николай Константинович был горазд всю жизнь.
Новой и последней его любовью стала пятнадцатилетняя гимназистка Валерия Хмельницкая. Подробности этой отчаянной страсти дошли до нас благодаря заведенному департаментом полиции делу с грифом «Совершенно секретно». Оно сохранилось в Российском государственном историческом архиве. Там же и по сей день лежат две выцветшие фотографии гимназистки Валерии и ее матери, вовлеченных в драматическое противостояние любви и роковых обстоятельств.
...До некоторых пор семейство Елизаветы Николаевны Хмельницкой, жены чиновника средней руки, жило безбедно. Осталась фотография, сделанная в Париже: мать семейства с тремя прелестными малышами – двумя дочерьми и сыном. Путешествие во Францию никогда не было дешевым удовольствием, и то, что Елизавета Николаевна могла себе такое позволить, говорит о достатке.
Потом в силу каких-то обстоятельств жизнь Хмельницких резко переменилась: они оказались в неуютном Ташкенте. Но самое худшее состояло в том, что муж, которого Елизавете Николаевне до поры до времени удавалось держать в руках, «спьянствовался». В крохотной бедной квартирке на окраине города денег становилось все меньше, а долгов все больше. Бурные семейные сцены следовали одна за другой. Стыдясь любопытных взглядов соседей, дети избегали выходить на улицу и обходились обществом друг друга. Наверное, они только порадовались, когда узнали, что папенька вовсе покинул их, переехав на жительство в Самарканд.