Русский язык в зеркале языковой игры
Шрифт:
пригоршнью обрызганных предательствам звезд?
(В. Маяковский, Облако в штанах).
(6) И гладью / Миссисипи под намимиссисипится
(В. Маяковский, Мексика — Нью-Йорк).
(7) Но обер / на барыню / косится рабьи, фашистский I на барыньке / знак му ссолинится(В. Маяковский, Нордерней).
(8) Усадьба ночью , чингисхань !
Шумите , синие березы .
Заря ночная , заратустрь!
А небо
(В. Хлебников).
В приведенных примерах значение окказионализмов связано с образами соответствующих общеизвестных лиц, географических объектов и т. п.
Интересен и другой случай, когда имена собственные переосмысляются как нарицательные, с оживлением внутренней ф о р м ы. В 60-е годы в стенгазете «Русист» Института русского языка АН СССР была помещена шутливая сценка, обыгрывающая фамилии сотрудников Института (точнее — внутреннюю форму этих фамилий). За давностью лет приводим ее с некоторой естественной «отсебятиной»:
— Что это ты сегодня такой не-Веселитский? Или Кручинина заела?
—Да вот, совсем я стал Голышенко. Беден как монастырский Крысин. А ведь такой был Добродомов! Панов Пановым, Баринов Бариновым!
—Эх, Касаткин! Плюнь ты на Морозову и, как Филин прокричит, надень Бело-шапкову на Шварцкопфа, запряги Коннову в Санникова, протруби в Трубачева и — Ходыкину, Ходакову, Ходарович!~До самой Китайгородской! Там, говорят, вес Багато-вы. Соболевых—тьма-тьмущая, а Серебрянникова и Золотову Лопатиным гребут!
—Да, неплохо бы~ Только вот не снесли бы Гловинскую БулатовойL
Из более редких явлений отметим необычное употребление русских словообразовательных суффиксов в этнонимах (названиях народов, племен и т. п.), географических названиях. Ср.:
(9) Рыцари[ливонского ордена] никогда не вступали в брак, но с каждым годом население их увеличивалось и немало ливонят бегало в домах самых строгих рыцарей(О. Д’Ор, Русская история).
(10) Солнце жаркое палит
Кафра, кафриху и кафрика.
Бур за камешком лежит.
Это —Африка
(«Чукоккала». Федор Сологуб).
Глава VI Лексика
1. Переходим к рассмотрению основного, поистине неисчерпаемого арсенала языковой шутки. Это — словарный состав языка, включающий сотни тысяч единиц — слов и фразеологизмов, многие из которых имеют к тому же по нескольку значений.
Исследование шуток, где обыгрывается лексика, не только даст эстетически полноценный иллюстративный материал, касающийся значений слов (в том числе многозначных), но и позволит выделить для того или иного слова некоторые смысловые компоненты, которые остались пока незамеченными. Можно предполагать также, что исследование шуток будет полезным при обсуждении сложных общих проблем лексикологии и лексикографии. Однако роль материала языковой игры при обсуждении этих проблем не следует преувеличивать. Коснемся вкратце одной из них —проблемы семантического инварианта (семантического ядра, сохраняющегося во всех значениях слова).
2.В последнее время в семантике оживился спор между «атомщиками», акцентирующими внимание на различиях меящу разными значениями слова, и «ядерниками», подчеркивающими единство слова во всех его значениях, стремящимися выделить семантическое ядро слова, инвариант, сохраняемый словом во всех его значениях. Проблема инварианта, как и некоторые другие важные проблемы общей лингвистики, с особой остротой обсуждается в недавней статье Н. В. Перцова [1996]. Автор статьи — противник атомарного задания лексических значений, установки на дробление этих значений (он напоминает, в частности, об установленном в 1991 году рекорде Л. Л. Иомдина, который вычленил для предлога ПО 39 подстатей). Позиция Н. В. Перцова понятна. При изучении значения сочинительных союзов я также стремился найти «мостики», общие компоненты, позволяющие увидеть семантическую общность в разных употреблениях того или иного союза и избежать излишнего дробления лексических значений (см., например, [Санников 1989: 148—162]). Непонятна лишь запальчивость и категоричность Н. В. Перцова. Ведь речь, в сущности, идет не о принципиально различных подходах, а об акцентах. Вряд ли кто сомневается в полезности инварианта, в полезности установления близости в разных значениях слова. Более того, иерархия значений слова, объединение их в группы и подгруппы, проводимое в работах «атомщиков», в частности в упомянутой работе Л. Л. Иомдина, бесспорно является результатом поиска общих семантических компонентов в значениях слов. «Укрупнение» значений слов неизбежно привело бы к огрублению семантического описания, игнорированию важных компонентов смысла. К тому же даже самые ярые противники «атомарного» подхода вряд ли смогут отрицать, что в синонимический ряд слово входит лишь «одним боком», одним из своих значений, тогда как другие значения могут включаться в другие ряды, по значению иногда резко отличающиеся от первого. Так, по данным [Нов. слов, син.], прилагательное пустой 1.1входит в синонимический ряд со словами пустующий, опустевший, опустелый, порожний 1 —‘такой, где отсутствует нечто, чего в данном месте естественно ожидать’, а пустой 1.2 —в ряд со словами полый, пустотелый— ‘имеющий внутри пустое пространство, окруженное со всех сторон однородным
Перцов отмечает, что «современная семантика — с ее преимущественным вниманием к различиям интерпретации слова (выделено автором.—Я С.) —не умеет объяснять эффекты, связанные с совмещением лексических значений» [Перцов 1996: 30]. Казалось бы, каламбур, объединение в тексте разных значений (типа: Бескорыстный человек: защищал чужую диссертацию(Эмиль Кроткий); Часы ходят, но не идут),подтверждает точку зрения Н. В. Перцова, свидетельствует об единстве слова в разных значениях, о наличии некоего инварианта. В действительности, однако, каламбурное обыгрывание многозначности слов не имеет к рассматриваемому вопросу никакого отношения. Вспомним, что в каламбуре используется не только многозначность слов, но и паронимия (На всякого заведующего есть свой завидующий(Эмиль Кроткий)), и омонимия (Танцы—трение двух полов о третий).В обоих случаях говорить о единстве слова невозможно. Правда, Ю. Н. Тынянов ввел понятие «звуковой метафоры» (сближение семантически далеких слов с помощью их звукового сходства) и писал: «если в ряд, в строй поставить чужие, но сходно звучащие слова, они станут родственниками» (цит. по: [Павлович 1986: 77]). В. П. Григорьев и некоторые другие исследователи, конкретизируя это положение, выделяют в случае паронимии квазиморфемы, состоящие, в свою очередь, из квазифонем [Григорьев 1979: 286—299]. Однако нам выделение этих единиц представляется неубедительным: если в случае платок—пилоткаможно видеть квазикорень ПЛТК, то о каком квазикорне может идти речь в случаеомонимии слова и целого словосочетания или омонимии двух словосочетаний, ср.: Ударяйте кол о кол — Вот и будет колокол(Н. Глазков); Надев — на дев; Отдам — от дам (Д.Минаев); по ковру —пока вру(А Чехов)? Еще важнее то обстоятельство, что даже если отвлечься от сложных случаев и рассматривать только сходство по звучанию двух с л о в, то и тут легко заметить, что «брак» паронимов-слов моментально приводит к «разводу»: это не родство, а «шапочное знакомство», память о котором моментально стирается. Говоря о заведующихмы вряд ли думаем о зависти, а уставившись в пол, вряд ли думаем о половых различиях (см. приведенные выше шутки). Память о случайной встрече оживает исключительно при новой встрече, при обыгрывании тех же слов (отсюда реакция типа: «Старо! Уже было у Эмиля Кроткого!»).
Подводя итог, можно утверждать, что каламбурное обыгрывание слов (в том числе и обыгрывание многозначности слов) не имеет отношения к вопросу о единстве слова, о наличии инварианта и т. д. Каламбур строится на тождестве или сходстве слов или словосочетаний по звучанию или написанию. Смысловое объединение (временное и случайное) возникает совсем по другой причине: у говорящих есть четкое представление о соответствии формы и содержания в языке: если два слова или словосочетания совпадают или сходны по звучанию, они и по смыслу могут иметь нечто общее. Но об этом мы будем говорить в другом месте (см. с. 434—456)
Значение языковой шутки для исследования лексики состоит в другом. Как мы уже говорили, шутка — не только ценный иллюстративный материал, она позволяет выделить для того или иного слова некоторые смысловые компоненты, которые могли бы остаться незамеченными.
3. От описания значения языковых единиц, когда выделяемое исследователем значение лишь иллюстрируется текстовыми примерами, в современной лингвистике совершается переход к изучению сложностей во взаимоотношении языковой единицы с теми ситуациями, которые она описывает. Слово в своих конкретных употреблениях не укладывается в прокрустово ложе толкования. Известны два способа справиться с этими трудностями: 1) уточнение существующего толкования; 2) использование понятия прототипа (совокупность компонентов, важных и отражающих «идеальное», «образцовое», но не являющихся абсолютно необходимыми). Яркой иллюстрацией успешного применения обоих этих способов является недавно вышедшая книга Анны Вежбицкой «Язык Культура. Познание» (М., 1996). Напомню о двух примерах, приводимых в этой замечательной книге. 1) Анализируя известное толкование слова boat ‘лодка’ («созданный человеком объект, который используется для передвижения по воде»), Вежбицка справедливо отмечает, что этому толкованию не соответствует, например, объект, имеющий пробоину, и уточняет толкование: лодки — «это род объектов, ИЗГОТАВЛИВАЕМЫХ ДЛЯ передвижения по воде» [Вежбицкая 1996: 202]. 2) Иной путь А. Вежбицка избирает при обсуждении значения слова чашка.Она отмечает, что китайская чашка, маленькая, изящная, с тонкими стенками, не имеет ручки и блюдца, но, тем не менее, может считаться чашкой. Вежбицка выходит из этого затруднения с помощью понятия прототипа: наряду с «существенными элементами» понятия чашка(‘изготовленная для питья горячих жидкостей’ и ‘настолько маленькая, чтобы человек мог поднести ее ко рту одной рукой’), Вежбицка выделяет прототипические элементы —ручку и блюдце: «идеальная» чашка ДОЛЖНА иметь ручку и блюдце» [Вежбицкая 1996:217].