Русское танго
Шрифт:
Я послушно снял пиджак и приготовил кисть руки для обследования. Её чуткие и холодные пальцы прошлись по перелому, слегка подавили на опухшую фалангу.
– Вообще-то, к травматологу нужно, – сообщила она, – если срастётся неправильно, образуется ложный сустав, тогда или на инвалидность, или заново ломать.
– Ломать не строить, – успокоил я докторшу, – бинтуй, и пропустим за предновогодие.
Врач улыбнулась:
– Кажется, за него кто-то уже успел пропустить.
– Мы вчера как бы тридцатое отмечали, чуть ли не до утра, – вмешалась Инга, – поэтому от него всё время такой фан.
После чего скомандовала:
–
Между тем сестричка поставила на табуретку таз с тёплой водой, и обаятельный гинеколог, размочив бинт, плотно обмазала им больное место. При этом мои указательный и средний пальцы зафиксировались наподобие пистолетного ствола.
Все три девушки залюбовались проделанной работой, а я, расчувствовавшись, сказал симпатичной гинекологине:
– Достань из пиджака лопатник и возьми чего-нибудь за работу в честь Нового года, сколько не жалко.
– С мужчин денег не беру, – поджала яркие губы докторша, – тем более, вы со своим бинтом пришли.
– И как бы с шампанским, – радостно вспомнила Инга, выставив на кушетку бутылку и шоколад.
– А открывать-то кто будет? – деловито поинтересовалась помощница врача, разворачивая хрустящую обёртку шоколадной плитки.
– Могу отстрелить, – скромно предложил я свои услуги и прицелился в горлышко рукой-пистолетом, – получится гусарская баллада.
– Ему вообще ничего доверять нельзя, – заволновалась Инга, – он вчера в ресторане таким же «Советским» люстру как бы вдребезги кончил.
– Пробкой что ли? – уточнила докторша, осторожно раскручивая проволоку.
– Ну, – подтвердила девушка, отстраняясь вбок, – только в лицо не направляйте, пожалуйста.
– Фу, какой ты вонючий, – чмокнула меня в губы Инга и сунула в карман моей дублёнки какую-то бумажку, – звони, если чё.
Трамвай тренькнул и увёз её в сторону вокзала. Я постоял чуток, не зная, что делать дальше, и медленно направился в повседневную реальность. Снег хрустел под ногами, вокруг творилась особая предновогодняя жизнь с весёлой суетой и приятной озабоченностью. Народ спешил завершить последние дела в уходящих, как вода сквозь песок, буднях девяностых, чтоб войти в следующие двухтысячные по возможности комфортно и легко. И только мне было одиноко и неуютно – болела рука, а душа требовала зайти куда-нибудь наугад и забыться.
Не знаю как, но я оказался на высоком берегу Камы. Ледяной ветер сыпал горстями в моё лицо колючую снежную крупу, и я, спустившись к воде, поднял воротник. Однако это не помогло, пришлось отвернуться, а затем и вовсе уйти с набережной.
Ну почему, почему нет мне места нигде и никому я не нужен!
Такое состояние знакомо, наверное, каждому, но особенно страдают от одиночества жители крупных городов. Казалось бы, вокруг столько различных и заманчивых ситуаций, столько народа, но первое впечатление обманчиво: окружающим людям не до тебя, потому что у каждого из них масса собственных проблем и заморочек; они просто-напросто не хотят ничего видеть и слышать из того, что не касается лично их. Отсюда и забота о ближнем на деле оборачивается эфемерностью, и одиночество в толпе, да ещё накануне Нового года, превращается в настоящую пытку. И вот уже налицо маниакально-депрессивное состояние, тоска, запой, ну и так далее… По нарастающей.
С Ириной мы познакомились на втором курсе во время пионерской
– Изабелла Игоревна! – кричал я. – Вы не понимаете, что такое двадцать пять детей выкупать на речке! А конкурсы! Как я их, скажите мне, научу художественной самодеятельности, если Кунгурцев с Горячевым курят под сценой, а Пегова приходит на репетицию с кульком конфет?! У неё всё время рот чем-то набит и не поймёшь, то ли она роль читает, то ли сопли жуёт!
– Успокойтесь, Егор, – мудро сказала начальница, – Пегову можно прекрасно задействовать в танце маленьких утят, там, в принципе, неважно, что у пионерки во рту, а вот мальчиков таки старайтесь держать в поле зрения, иначе сгорит летний театр. Да-да! Такие нелепые происшествия уже имели место быть на нашей тернистой педагогической стезе.
– Всё равно без вожатой не справлюсь, – упрямо сказал я и удобно расположился в кресле, – пусть из других отрядов приходят, по очереди.
– Хорошо, – вздохнула Изабелла Игоревна, – в понедельник вожатая будет.
Она сдержала слово, и в понедельник, часам к десяти утра, моё имя пропели по громкой связи и предложили явиться в кабинет начальника лагеря.
– Вот, – с гордостью кивнула хозяйка кабинета на хрупкую миловидную девушку во вьетнамских кедах и в гэдээровском тренировочном костюме синего цвета, – это не абы что, а музпедфак, и попробуйте теперь не занять первое место.
А когда мы направились к выходу, Изабелла Игоревна вкрадчиво попросила меня задержаться на пару минут.
– Учтите, Егор, – сказала она полушёпотом, – вам таки повезло, как я не знаю: у вашей вожатой папа сам замначальника УВД, так что – имейте в виду и вожатую, и папу.
«Что имею, то и введу», – мысленно огрызнулся я и выскочил за дверь.
Первое место мы, конечно, не заняли, зато после зимней сессии подали заявление в ЗАГС, поскольку округлившийся животик моей бывшей помощницы всё более вызывающе стал напоминать о летней романтике нашей педпрактики.
Вскоре через её высокопоставленного родителя нам выписали ордер на двухкомнатную квартиру, а папа лично обустроил гнёздышко югославской мебелью. Более того, после окончания вуза молодой семье купили «Ладу», и я стал по доверенности ездить на работу в лучшую школу города, где рассказывал старшеклассникам о взаимосвязи земного климата с широтой и долготой, а также об особенностях ландшафта в какой-либо отдельно взятой стране.
Семейная идиллия закончилась, когда Ирина отвела дочку в обкомовский садик, а я каждое утро теперь завозил супругу в музыкальное училище. Там, прямо на рабочем месте – у фортепьяно – Ирина нашла своё новое счастье в лице кудрявого баяниста, подающего большие творческие надежды. Они вместе зашагали к музыкальному олимпу, а мне от размена квартиры досталась комната в коммуналке и тоска по вечерам, которую я добросовестно глушил алкоголем, вырывая с корнем воспоминания о былом.
Через пару лет меня вежливо попросили из школы, и началась странная, будто в тумане, неприкаянная жизнь, продлившаяся до середины девяностых, когда меня разыскал Петька Грин-Зелёнкин.