Рыба
Шрифт:
– Зато теперь с пустым брюхом, - пропыхтел Пафнутий.
– Ну и что?
– Куница обхватил Пафнутия за плечи, сейчас они сидели все вместе в одной половине лодки, поцеловал его в щеку шоколадными губами.
Куницына ласковость смутила Женьку, в их семье поцелуи считались делом предосудительным. В Куницыных же глазах светилась ясная любовь к брату, гордость и нежность, которые он не собирался ни от кого прятать.
– Ну, Пафнутий, ну, пузан. Не помрем!
– Куница повернулся к Женьке и пояснил простодушно: - Нас соседи подкармливают. Или в столовой - по вечерам там
– Я в "Волну" не пойду больше, - пропыхтел Пафнутий.
– Чего мы там без денег, как нищие...
– Пафнутий далеко высунул язык, слизывая шоколад со щеки.
– Я же тебе сказал: я знаю, как заработать. Я с рыбаками на сейнере пойду. Худо-бедно, они мне ведро рыбы за работу отвалят. Я ее продам - вон тут сколько желающих.
– Куница вдруг глянул на Женьку отчужденно и мимолетно.
– Вы, наверно, тоже за рыбой приехали?
– В определенном смысле, - сказал Женька.
– Правильно, сейчас смысла нет. Когда рыбец идет или угорь - за каждым кустом машина. Спортивный лов у нас запрещен, иначе набьется любителей, рыбакам не протиснуться будет. Они берут на измор чувств председатель и тот рыдает.
– Возьми меня, - сказал Женька, поддавшись нахлынувшему вдруг вдохновению.
Оба брата уставились на него, голубоглазые и белобрысые, у обоих верхняя губа полнее нижней, что придавало им вид удивленный и немного обиженный.
– Я тебе рыбу отдам.
Братья переглянулись, выпятили верхнюю губу еще дальше.
– Какую рыбу? Мы же тебе говорим - у нас спортивный лов запрещен. Нарвешься, будь здоров будет.
– Нет. Ты пойми. Ты меня с собой на сейнер возьмешь, наверно, и мне за работу ведро рыбы дадут.
Пафнутий запыхтел с облегчением, Куница задвигался, дружелюбно шлепнул Женьку по плечу.
– Ты хоть плавать умеешь?
– Даже дельфином...
– Ты хоть сто метров проплывешь, худо-бедно?
– Может, и километр смогу, если не торопиться.
Куница выпрямил спину, шею вытянул, словно в животе у него бурление пошло. Посидел так, не мешая противоборствовать чувству ответственности и желанию не быть одиноким в своей опасной затее, затем обмяк, но спросил с пристрастием:
– Как в море берег найти, когда туман?
– По ветру. Ночью ветер всегда к берегу дует.
– Когда туман, ветра нету. По мертвой волне надо... Как стемнеет, приходи на это место. Я ждать буду.
Пафнутий запыхтел неодобрительно, пожал худенькими плечами, успев при этом почесать щеку о плечо, и предостерег:
– Простудишься. Теплую рубашку надень.
* * *
Раз или два в году отцом овладевало беспокойство, глаза его становились рассеянными, движения замедленными, слова невпопад.
– Накатило, - говорила мама.
– Да, да, - отвечал отец.
– Пора!
– Он выпрашивал отпуск за свой счет хотя бы неделю, собирал снаряжение, подходящее к времени года, и уезжал. Но чаще всего это случалось, когда отец с мамой отдыхали на юге.
Мама рассказывала:
– Черное
– Игорь Николаевич ловил бычков?
– вежливо интересовалась бабушка.
– Нет, он удрал на Дунай.
Бабушка восклицала:
– Дунайская селедка - царская рыба! А что он привез с Дуная?
– Не знаю. Не видела.
В их семье в разговорах был принят стиль иронической простоты: друг над другом слегка подтрунивали, но говорили как бы через перегородку, больше для вежливости, не нагружая беседу чувством и любопытством друг к другу. Женькиному отцу этой самой иронии перепадало немного больше, чем остальным, он же негромко хмыкал в ответ и отмалчивался, улыбаясь.
Дед сказал:
– Интересное, понимаете, получается дело. Вдумайтесь. Стал он кликать золотую рыбку... Приплыла к нему рыбка, спросила: "Чего тебе надобно, старче?" Занимательный вопрос. Право, вот мне - чего мне надобно? Что-то, наверное, есть...
Бабушка поджала слегка подкрашенные губы, вокруг которых, как трещинки на старинном фарфоре, насеклись морщинки.
– Ты такой же, как и твой Игорь Николаевич.
– Своего зятя бабушка называла по имени-отчеству, упорно добиваясь, чтобы он наконец это заметил.
– Женьку от вас нужно оградить. Три рыбака для любой семьи многовато. Куда будем рыбу девать?..
* * *
Эхолот щелкал и щелкал, искал рыбу между двумя пределами...
Прошлым летом бабушка с дедом укатили в Кисловодск поправлять здоровье, маму послали в командировку, отец собрал удочки, прихватил сына, и они направились на Мурман. Сначала на поезде ехали, затем на попутном грузовике, после - морем шли, на пузатом суденышке, называемом "дорой". Шум дизелька никак не мог заглушить тишины.
Когда они прибыли в Песчанку, ночь накрыла и землю, и воды низко висящим витражом, набранным из прозрачных, чисто окрашенных полос. Море подступало к порогам деревни, неподвижное, как бы остекленевшее. Спать легли в темной избе. Она шептала, нависая над спящими потолком и иконами, как согнувшаяся над постелью старуха знахарка. Утром изба засветлела, но шепот остался.
– Это песок за стеной, - объяснил отец.
Первым, что поразило Женьку, когда он выбежал на улицу, было море. Не мощью своей, не беспредельностью - Женька видел моря Балтийское, Черное и Каспийское - это море ушло! Оно сверкало вдали все сужающейся полосой. Женьке показалось, что оно навсегда покидает деревню, сплывая за горизонт в глубокую впадину. Пирс, к которому они причалили ночью, шел посуху, похожий на пустую, высохшую многоножку. Потом ошалелый Женькин взгляд зацепился за что-то совсем несуразное, то были якоря. Именно - якоря. Одни лежали, другие стояли на песке торчком. От якорей змеились цепи к завалившимся набок судам. И железные белые катера с красными днищами, и деревянные "доры" лежали на песке. Смоленые карбасы, задрав носы, толпились возле высоких свай, украшенных сверху донизу водорослями и зеленой слизью.