Рыжий: спасти СССР
Шрифт:
— Ты опять за свое, Бондаренко? Я запеку тебя на малолетку. Вспомни последний разговор в детской комнате милиции. Сестру бы и брата пожалел! — не обращая сперва на меня внимания, отчитывала хулигана основательная женщина.
Это была полная, кавказской наружности дама — с усами, которым позавидовал бы стремящийся взрослеть подросток. Ярко-красный наряд женщины будто бы выбран ею в дань эпохе, или она еще не меняла туалет после Первомая. Брюнетка предбальзаковского возраста, в очках с оправой под золото, казалась властной, могучей, хозяйкой не только положения, но и всех тех зданий, рядом с которыми
Что удивительно, пацаны вжимали головы в плечи, будто сейчас отхватят по щам мощной лапой… рукой властной женщины. Большой педагог… Во всех смыслах большой — вот такое у меня было впечатление.
— На уроки! — приказала дама, и пацаны бросились в корпус, правда, вот Бондарь пошел неспешно, нарочито вальяжно.
Ну так авторитет же!
— Вы кто — и кого вам нужно? — спросила у меня дама.
— Я будущий ваш работник, — отвечал я.
Дамочка посмотрела на меня поверх сползших по выдающемуся носу очков. После сняла оптику, с прищуром посмотрела на меня уже невооруженным взглядом.
— Костюм не от «Большевички», на заказ шитый. Туфли югославские или «гедеэровские», рубаха выглажена. Мама, наверняка, заботливая. Из небедствующией семьи, глаза умные. И что такому мальчику нужно у нас? — говорила женщина, рассматривая меня.
Мне показалось, или тон мадам стал несколько кокетливым?
— Вам бы в милиции работать, или сценарии писать в «Следствие вели знатоки», — усмехнулся я.
— В милиции проще, чем у нас тут… Так что же такого молодца привело сюда? Злое распределение? Вы откуда? — продолжала сыпать вопросами Мариам Ашотовна.
Я вкратце рассказал и о себе, и о том, что, напротив, отличник, краснодипломник.
— Ха! Ха! — смеялась женщина. — Усиливать ПТУ они решили! Нам тут нужен десантник, и лучше с автоматом, чтобы усилить.
Женщина вновь стала меня поедать глазами. Я также не остался пассивным объектом для наблюдений, рассматривал свою визави. И зря… Этот женский взгляд голодной тигрицы… Ек-макарек! Да ладно! Нет-нет, не нужно! А ведь она смотрит на меня, как хищник на добычу. И ведь думает, что она неотразима. Да, полноватая, но не так, чтобы уж очень… На женщин в весе в этом времени найдутся свои любители. Но я не такой гурман и обжора.
— Так я могу пройти внутрь и познакомиться с местом моей будущей работы? — строго спросил я.
— Можешь, почему бы и не познакомиться, — отвечала Мариам Ашотовна.
Ну вот, опять прозвучало как намёк. А в целом, ситуация даже забавляла.
— Пошли, я проведу тебя к директору, — сказала женщина.
— ПойдемТЕ, — сказал я, акцентируя внимание на вежливом обращении.
Внутри здания было… убого. Мозаика, где была изображена ракета, удаляющаяся в космос, и лица молодых парней с девчонками, провожающих взглядами космонавтов, выглядела свежо и даже интересно. А вот стены, покрашенные ярко-зеленой масляной краской, частью облезлые, с осыпавшейся штукатуркой, этой самой свежести не добавляли. И здесь тоже валялись какие-то бумажки, опашие листочки и даже просто комки пыли.
У входа, за столом, читая книгу, сидела то ли уборщица, то ли вахтер. Она даже не подняла глаз, когда мы вошли. Спящий бультерьер, решивший окультуриться книжкой.
—
— Ну что ж поделать-то, что непутевый такой! — сказала старушка, смачно плюнула на палец и демонстративно перелистнула страницу книги.
При этом она так и не подняла глаз.
Я мысленно улыбнулся. То, что в некоторых учреждениях как советской эпохи, так и позже порой уборщицы ведут себя, словно директора, я знал. Сталкивался с таким явлением. У меня на службе была тетя Маня, так она полковников гоняла тряпками, чтобы снег стряхивали с ботинок на входе. А еще она все обо всех знала. Можно было бы не у дежурного спрашивать, где тот или иной сотрудник, а у бабы Мани. И все ее уважали, ценили. Видимо, Дарья Владимировна из таких.
Нужно будет позже обязательно с ней завести беседу. Уверен, что узнаю много чего интересного.
— Дарья Владимировна, я к вам обращаюсь, — бросив на меня взгляд, продолжала настаивать на своём Марьям Ашотовна.
— Марина, у тебя что, других дел нет? Отстань ты уже от хлопца, Ванька Бондаренко — хороший парень. Неужо сама не знаешь, каково ему жить с мамкой такой? — отчитывала Марьям Ашотовну вахтёрша, всё-таки оторвавшись от чтения книги.
Моя сопровождающая грозно посмотрела на старушку, но та казалась непробиваемой. Попыхтев, словно паровоз, женщина в красном пошла вперед, увлекая меня за собой.
— Марьям Ашотовна, а вы какую должность занимаете? — спросил я.
— Завуча, — отвечала мне оскорблённая женщина.
Явно характерная дочь Кавказа была недовольна замечанием вахтёрши. С неё слетело игривое настроение, и далее мы молча шли к кабинету директора. Я осматривался, но много тут не увидишь — широкий коридор, лестница наверх, и вот здесь — поворот в сторону административных кабинетов. Лучше особенно и не принюхиваться — со стороны столовой то ли пахло, то ли воняло кислыми щами.
А вот приёмная встретила нас ванильным ароматом свежей выпечки. Две женщины увлечённо беседовали, распивая чаи и закусывая пирожками.
— … конечно, я попросила мне тоже отложить, — засмеялась одна.
Мы с завучем удостоились только мимолётного взгляда, две сотрудницы учебного заведения продолжили милую беседу, как будто именно в этом и заключались их профессиональные обязанности.
— У себя? — спросила Марьям Ашотовна.
Ей даже не ответили. Полноватая женщина с пышной причёской и яркими красными бусами с набитым ртом лишь махнула рукой в сторону кабинета директора.
Завуч трижды постучала, но, не дожидаясь ответа, сама по-хозяйски распахнула массивную коричневую дверь, первой переступая через порог.
— Семён Михайлович, я вот вам работника привела, — сказала завуч и спешно покинула кабинет, оставляя меня один на один с седовласым мужчиной.
Директор был пожилым, если не сказать, что старым. Самым ярким, что бросалось в глаза, были его «будённовские» усы. И планки наград, к которым даже хотелось присмотреться. Явный фронтовик, причём воевавший уже не мальчиком, но мужем. Может быть, даже офицер. Рядом с обшарпанным столом, накрытым прозрачным стеклом, стояла побитая трость, которая нужна была ему явно не для форсу.