С Корниловским конным

Елисеев Федор Иванович

Выступили. До Маныча было 12 верст. От Кисты — около сорока. Частям приказано быть у Астраханского моста до рассвета. Впереди шли пластуны. За ними 2-й Полтавский

полк, потом корниловцы и кавказцы. Движение в темноте ночи было томительно, с остановками, рывками. У моста конница задержалась, пока пластуны переходили мост. Перестрелки не было, значит, мост был свободен. Полки были спешены. Мы стояли с полковником Малышенко, когда подошел штаб дивизии. За то, что казаки 1-го Черноморского полка, свернув с дороги, лежали на траве, держа лошадей в поводу и некоторые спали, — Бабиев резко накричал на Малышенко. Бабиев был неправ. Из Кисты полк шел всю ночь, и, естественно, казаки устали. Подобный отдых всегда был позволителен в полках,

если к тому была возможность. Я почувствовал в его неуместном окрике к старшему полковнику лишь личную неприязнь. К чести Малышенко, он не только что не испугался, но и резко парировал ему. И когда Бабиев, не останавливаясь, проехал дальше вперед, он послал ему вслед несколько нелестных эпитетов, которых Бабиев не услышал. Они относились к его молодости, как генерала, и задачливости. Мне это понравилось, и я подумал, что Малышенко своей полковой пишущей машинки штабу дивизии не уступил бы. А вот я уступил, «мальчишка»...

В этих личных взаимоотношениях было то, что Малышенко и летами, и производством в офицеры был настолько старше Бабиева, насколько я был моложе. К тому же — они одного и того же Николаевского кавалерийского училища и как кадровые офицеры по воинской этике — должны соблюдать известный такт. И это право было на стороне Малышенко. Кроме того, полковник Малышенко был уже долгим командиром 1-го Черноморского полка и назначенный им властью генерала Деникина еще весной 1918 г., в Донских степях, перед 2-м Кубанским походом и совершившим его в должности командира полка, когда Бабиев проживал в Майкопе и имел чин войскового старшины. Все это, естественно, задевало Малышенко, человека достаточно гордого.

С Бабиевым перешел мост и 2-й Полтавский полк, а корниловцам, кавказцам и черноморцам — приказано ждать распоряжений. Начало светать. Была полная тишина. Здесь Маныч был не широк. И вдруг в тишине — пронесся громкий, чуть хрипловатый голос Бабиева:

— Корниловцы! Через мост широким наметом!

Команда была приятная. Приятная тем, что мы не знали,

что делается на том берегу, и то, что Бабиев вызывает свой полк таким неожиданным манером, означало, что там что-то скучилось или творится что-то особенное. Я даже не подал команду — «Садись!», так как не только Корниловский, но и другие полки, стоявшие здесь, слышали тревожную команду Бабиева, почему лишь выкрикнул — «Полк! За мной!», видя, как все офицеры и казаки полка бросились к стременам своих седел.

По дощатому настилу моста, в колонне «по три», с сильным грохотом, полк летел к Бабиеву. И с высоты моста нам представилась небывалая картина: три цепи пластунов в несколько сот человек, в кожухах нараспашку, держа винтовки как кому удобно — во всю мощь, чтобы спасти свои жизни — бежали назад, к Манычу. Густая масса красной конницы неслась полным карьером за ними, словно голодный зверь, подкарауливший свою жертву, теперь спасающуюся от него. Было страшно за пластунов... Их могут порубить красные!

Астраханский мост выходил на ровное место, но от него назад, к берегу Маныча, тянулась низина, защищаемая крутым скатом чуть выше роста человека. В этой низине стоял весь спешенный штаб дивизии с ординарцами и сам Бабиев, так же спешенный. Он смеется, машет мне рукой и кричит:

— Сюда, сюда! В укрытие!

И полк, длинной кишкой, крутым изгибом змеи повернув после моста на 180 градусов, — валился вниз, в низину, поворачивался фронтом к противнику и строился в резервную колонну. Меня поразило, что Бабиев был не только что весел, но он и его штаб не были в седлах, когда, казалось, надо именно быть на лошадях, чтобы «не смяли» свои же бегущие пластуны, а за ними порубила красная конница. Шагах в пятидесяти на восток от Бабиева, в той же низине, скрытно в резервной колонне, стоял 2-й Полтавский полк. Его командир, полковник Преображенский, высокий, стройный, в черкеске и на хорошем коне — стоял впереди с обнаженной шашкой, опущенной к стремени. Он

был недвижим

со строгим выражением лица, видимо, ожидая команды от Бабиева. Его полк был небольшой, чуть свыше 200 шашек. Казачьи полки не были видимы красным, как и казаки не видели, — что делается впереди них? Верхом я стоял вблизи Бабиева, и мы оба наблюдали странную и страшную картину бегства пластунов, но бегства не расстроенного, а стремившегося к какому-то пункту или моменту «спасения».

В гражданской войне красная пехота при атаке на нее казаков обыкновенно бросала оружие в последний момент и с поднятыми руками бежала навстречу атакующим, чем показывала «полную сдачу». Здесь же пластуны этого не сделали и явно бежали назад с какой-то надеждой. Красная конница с криками вот-вот уже настигала заднюю цепь пластунов. Вот-вот они уже дойдут до шашек.

И в этот момент, в момент кажущейся гибели пластунов, в момент полного опьянения победной атакой красной конницы — Корниловский полк до 400 шашек — бросается Бабиевым буквально в упор им. Полк как стоял в резервной колонне, так и бросился вперед широким наметом всей своей густой массой.

Бегущие пластуны бросились в стороны... Красная конница от неожиданности — как-то завизжала сотнями голосов... заерзала, задержала свой победный аллюр скачущих коней и... повернув назад, — бросилась полным ходом своих лошадей на север.

Я видел, что при штабе дивизий были два горных орудия Кубанской батареи подпоручика Курбатова, коренного жителя Майкопа из богатой семьи. И я впервые за время двух войн увидел, ощутил, как своя артиллерия, через головы своих атакующих войск, — бьет противника. Это было интересно и приятно, как и придавало бодрости. Но что странно было видеть, что шрапнели горных орудий, делая разрывы над головами бешено удиравших красных всадников, — очень мало оставляли убитых и раненых. Возможно, раненые в горячей скачке этого еще не чувствовали. Но огонь нашей слабенькой артиллерии все же наносил ущерб, а главное — деморализировал красную конницу. Не обра-

щая внимания на раненых и убитых красных, полк скакал вперед, чуть разрознившись из резервной колонны.

В схватках конницы на конницу — нельзя разрознять ряды. Бывает столько неожиданностей, когда уходящий противник вдруг поворачивает назад и сбивает атакующего. Бывает, удар во фланг небольшой группы конницы деморализует весь полк. Кто участвовал в гражданской войне, тот хорошо знает это. Я всегда старался держать полк в кулаке. Но упоенный победой, командир правофланговой сотни хорунжий Яковенко вырвался из строя. Широкоплечий и скуластый, полный тип строевого урядника, на своем прытком гнедом коне, с несколькими казаками, он хотел дойти до удара шашками, но... красные так удирали, что ему и не пришлось позабавиться.

Слева, поперек нашему движению, показался маленький автомобиль. В нем сидел генерал Улагай и его начальник штаба полковник Егоров. Улагай между ног держал карабин. На лице его сияла какая-то детская довольная улыбка. Все это промелькнуло коротко и осталось позади нас. Правее полка, в беспорядке, остановились какие-то тачанки, подводы и группа красной пехоты без винтовок. Конница красных ускользнула и скрылась с глаз. Я остановил полк, считая бой оконченным. Позади, уступом вправо, назад — скакал Бабиев с полтавцами и кавказцами. Окружив красных, Бабиев бросил Корниловский полк опять вперед, для занятия села Приютного. Широкой рысью, на взмыленных лошадях, в линии взводных колонн, двигается полк дальше. У села Приютного нас встречают красные лавы. Они отходят за село. Конной атакой полк занимает Приютное с юго-востока и захватывает одно полевое орудие. Здесь тяжело ранен хорунжий Сердечный и легко — командир 3-й сотни Литвиненко. Под ним была убита и его отличная мощная вороная кобылица, которую он так любил. Всегда веселый и остроумный — он не утерпел и здесь и, ругаясь, выразился: «Краще б мэнэ вбылы, чим ии...».