С Корниловским конным
Шрифт:
Немезида, богиня возмездия, карающая за преступления, появилась немедленно же. Вдруг прискакал казак со словесным приказанием от генерала Врангеля: «Бригаде спешно идти вперед. Наши отступают. Запорожцы потеряли даже свои два орудия».
Это вывело нас всех из тяжелого раздумья. Наметом бригада быстро проходит хутор, поднимаясь вверх, на плато, и видим небывалую для нас картину: под уклон, нам навстречу, в полной панике несутся наметом санитарные линейки; между ними скачут отдельные казаки; вот идут зарядные артиллерийские ящики, за ними артиллерийские «уносы» (запряжки) без орудий. Все мчится с пригорка прямо на нас. Полк невольно сворачивает с дороги, чтобы не быть смятым. Где противник — мы не знали. Выскочив на плато, полк встретил
Генерал Врангель так описывает случившееся: «С рассветом 2-го октября преследование возобновилось. Противник, спеша к переправам, быстро отходил перед нашими частями. Приказав бригаде полковника Мурзаева следовать через хутора Синюхинские за левой колонной дивизии, — я остался в станице Константиновской, дабы говорить со станичным сбором и отправить необходимые телеграммы».
Здесь генерал Врангель вновь путает части. Это были Корниловский и Черкесский полки под командованием подъесаула Безладнова. Полковник Мурзаев со своим 1-м Линейным полком и 1-м Екатеринодарский полковника Муравьева были направлены на юг, на станицу Лабинскую, которую и заняли.
Продолжаем дальше по книге Врангеля: «Закончив дела, часов около десяти, выехал на автомобиле на хутора Синю-хинские. Я застал там линейдев и черкесов (поправляю — корниловцев и черкесов, Ф.Е.), расположившихся на привале. Лошади были заведены во дворы (нет, полки стояли на западной окраине хутора, на открытом выгоне, Ф.Е.), люди пили чай. Мне передали донесение полковника Топоркова. Он в шести верстах вел бой с прикрывающим переправу арьергардом противника. Я решил проехать туда. Полковник Топорков, со штабом, находился на артиллерийском наблюдательном пункте, на небольшом кургане. Тут же, за курганом, стояли два горных орудия, шагах в двухстах. За скирдами соломы расположились в прикрытие к батарее две сотни запорожцев. Впереди маячила лава.
Цепь противника залегла вдоль оврага, тянувшегося в 1500 шагах перед фронтом. Пули посвистывали, долетая до наших батарей. Я оставил автомобиль возле прикрытия и пешком, со старшим адъютантом капитаном Роговым и ординарцем, прошел к батарее. Расспросив полковника Топоркова об обстановке, я взял бинокль и только стал рассматривать позиции красных, как услышал крик: «конниц а!»
Лава запорожцев, повернув, поскакала на батарею. За ней, из-за оврага, поднималась густая лава красной конницы. Командир батареи подал команду: «Беглый огонь!» Однако запорожцы продолжали скакать, преследуемые конницей противника. Было ясно, что на плечах казаков красные ворвутся на батарею. Раздалась команда «На-задки!» Но было уже поздно: отдельные всадники проносились мимо нас.
Поддавшись общему бегству, стоявшие в прикрытии две сотни запорожцев поскакали в тыл. Я, полковник Топорков и другие офицеры пытались остановить скачущих казаков, но — тщетно. Все неслось неудержимо. Отдельные неприятельские всадники стали подскакивать к орудиям. Одно орудие опрокинулось. Я видел, как артиллерийский офицер выстрелил в одного из набросившихся на орудие всадников, и как другой, наотмашь, ударил его шашкой. Окруженный несколькими кавалерийскими всадниками — рубился полковник Топорков. Я бросился к своему автомобилю, но, к ужасу, увидел, что машина, работая на холостом ходу, стоит, врезавшись передними колесами в пахоту. Далеко впереди мелькали бросившие машину шофер и его помощник. Я побежал к кукурузному полю. Правей и левей меня скакали врассыпную казаки и бежали артиллеристы. Вокруг второго орудия шла свалка, раздавались выстрелы, сверкали шашки. Ко мне подскочил артиллерийский офицер — «Ваше превосходительство, возьмите мою лошадь!» Я отказался. Офицер настаивал,
Офицер поскакал. Я продолжал бежать. Оглянувшись, я увидел трех всадников, скакавших ко мне. На ходу они нагнали какого-то бегущего солдата. Раздался выстрел, и лошадь одного из них упала. Остальные набросились на солдата. Я схватился за револьвер, но, к своему ужасу, увидел, что кобура пуста: накануне я подарил мой револьвер начальнику Черкесского отряда в обмен на поднесенный мне им кинжал и совсем забыл об этом. Шашки на мне не было. Я был совсем безоружным. В эту минуту, правее меня, показалась мчавшаяся во весь опор лазаретная линейка. В ней сидели две сестры милосердия, и лежал раненый офицер-артиллерист полковник Фок. Напрягши все силы, я пустился бежать за линейкой, нагнал ее и на ходу — вскочил. Красные всадники стали отставать.
Отчаяние и злоба душили меня. Гибель батареи, бегство запорожцев, бессилие мое остановить казаков. Сознание, что мне доселе не удалось взять мои части в руки, поднимало в душе моей бурю негодования и горечи. Я всячески гнал лазаретную линейку и трепетно взглядывал вперед, — помощь не приходила.
Наконец мы нагнали солдата, верхом на артиллерийском уносе. Взяв у него одного из коней, я верхом, на неоседланной лошади, бросив линейку, поскакал и вскоре встретил идущих на рысях линейцев (корниловцев, Ф.Е.). За ними шли черкесы. Развернув бригаду, я повел ее вперед. Противник сразу стал быстро отходить за свою пехоту. Он успел увести оба орудия и мой автомобиль, забрав с собой своих раненых, и догола раздеть оставшихся на месте боя трупы наших офицеров и солдат. Мы потеряли семь артиллерийских офицеров и несколько солдат-артиллеристов, зарубленных на самой батарее» (Белое Дело. т. 3. стр. 82, 83).
По описанию самого Врангеля — это был трагический случай, но в нем виноват был он сам. В нашем полку офицеры удивлялись, что он распылял полки, сам оставался в станицах и выступал перед стариками на станичных сборах, т. е. предпочитал это интересам фронта. Кроме того, в гражданской войне, полной разных случайностей, нельзя командовать конной дивизией, разъезжая на автомобиле.
Когда мы заняли Урупскую, то жители-казаки рассказывали, что красные, вернувшись с трофеями-орудиями, шумно ликовали. Набег же совершил бывший приказный Великой войны по фамилии Кочубей*, лишь с двумя сотнями красной конницы. Было нам о чем подумать тогда, слушая все это от своих родных казаков освобожденной станицы!
Восстановив нашу прежнюю позицию фронта, Безлад-нов проехал к полковнику Топоркову, находившемуся со своим маленьким штабом у курганчика, южнее нас. Полковника Топоркова я вижу впервые. Он родом забайкальский казак. Угловат, но крепко сложен. Лицо желтовато-темное, простое, полумонгольское. Молчалив и неприветлив. Лежит на курганчике и все время смотрит вперед. Командующим 1-м Запорожским полком является подъесаул Кравченко, мой большой друг по Оренбургскому училищу. Его я не видел семь лет. Встреча была особенно приятная. Обрадовались и разговорились об этой трагедии. Он явно смущен потерей двух орудий его полком. Но ни себя, ни полк — не винит: все вышло так неожиданно и главное — при самих Врангеле и Топоркове, которых в личной храбрости упрекнуть нельзя. И словоохотливо, громко рассказывает, как это было:
— Уставшие казаки прикрытия на солнышке чуть прикорнули, держа лошадей в поводу. Два эскадрона красных, которых совершенно не ждали, кучно и лихо выскочили из балки. Ну, все и покатилось назад...
Все это он, по привычке, рассказывает громко, совершенно не стесняясь полковника Топоркова, строгого и мрачного своего начальника, которого он любит и уважает, как потом сказал мне. Последний лежит тут же, все слышит и молчит, и мы понимаем, что Кравченко говорит чистую правду. Кроме того — за потерю орудий — никто не был наказан. Этим снимается даже и моральная ответственность со славного 1-го Запорожского полка.