С Корниловским конным
Шрифт:
Полк стоял в спешенном порядке, не расходясь, держа лошадей в поводу. Возле нас целая ватага казачат-подростков в рваных бешметиках, в потертых шапчонках и в изношенных башмаках. С нескрываемым любопытством и детской наивностью они заглядываются в наши лица, рассматривают наше оружие, черкески, коней... и тут же громко делятся своими впечатлениями. Они словно слегка забыли «казачий строй» и форму казачьей одежды под гнетом красных и теперь, увидев все это, старались восстановить в памяти то, что было почти год тому назад. Они заглядывают казакам в рот, слушая малопонятную для них «мову»
— А ты зачем суды пришел? — вдруг слышу я. И едва успел оглянуться на произнесшего эту фразу, как один подросток-казачок стал «дубасить» другого.
— Ты за что же? — кричу ему.
— Ы-ы... дык ета балынавик, дядинька!.. Када ихния тут были, — он нас бил... а теперь вот мы иво! — быстро проговорил мне казачок-подросток лет десяти.
Быть ему урядником, думаю: активный и смышленый. Но... война для всех! Даже и для детей. Не жуткая ли эта трагедия, — подумал я тогда, и мне стало как-то грустно.
5-ю сотню сотника Демяника оставляют здесь «для наведения порядка». Полку приказано немедленно идти в станицу Константиновскую, где и расположиться на ночлег. Полк круто поворачивает на восток. Врангель пошел в станичное правление говорить со стариками.
В станицу приходим почти ночью, когда казачки готовят «вечерять». Тьма на улицах — хоть глаз выколи. Станица большая. Квартирьеры не успели нас встретить, и полк блуждает по улицам. Во дворах слышится женский надрывающий душу плач и неумолкаемый лай собак. Это плачут жены тех казаков, которых красные мобилизовали и увели с собой.
— Што с ними будет?.. — причитает одна из них, встретившаяся нам на улице. Наконец квартирьеры нас нашли. Штаб полка, т. е. подъесаул Безладнов со мной, разместился в богатом доме. В семье одни бабы и дети-подростки. Сами, без наших слов, накрывают нам стол и, накрыв, просят кушать.
— Да где же хозяин? — как всегда запросто спрашивает Безладнов своим громким голосом. И старушка, крупная, представительная и еще бодрая казачья мать, которая в семье пользуется исключительным уважением, как глава патриархальной семьи, — она беспомощно и всхлипывающе заплакала, приговаривая:
— ...ак-каян-ныя... пагубили маиво сыночка...
Я сразу же все понял. И ее слова «акаянныя и пагубили», причитаемые в плаче чисто «по-линейски», — этим она сказала «все».
— Успокойтесь, бабушка... сядьте на скамеечку и расскажите, кого погубили? — ласково говорю ей, обняв за плечи. В это время вошла старшая сноха — высокая, красивая и величавая женщина лет тридцати. У нее очень грустное лицо. Видно, что свое горе она уже выплакала и теперь ее святая обязанность — «вести дом и пригождатъ дорогой свекровьюшке», потерявшей своего старшего сына-соколи-ка. А она... она будет только трудиться и плакать незаметно для других о расстрелянном своем муже. Она и передала нам кратко, что муж ее был урядником 2-го Лабинского полка и с войны вернулся прапорщиком.
— Мы богаты и очень почитаемы в станице. Муж был серьезный и такой хороший и уважительный для всех! Ну, конечно, пришли красные, арестовали... потом выпустили. Он скрывался... потом арестовали опять и... расстреляли. Не расстреляли, а исказнили всего, — закончила она, молодая
Их горе, их трагедия были так понятны нам, что я даже пожалел, что мы попали в этот дом. Тут у самого такое горе с гибелью нашего отца, а теперь вот у других... И горе этих женщин, их смирение и внимание к нам, освободителям, было так искренне, что даже разжалобило и Безладнова.
В этот день наш полк прошел около 60 верст и не настиг отступавшую пехоту красных. И надо признать, что этот отход-маневр красных был хорошо продуман и отлично выполнен.
«По данным штаба дивизии, силы, находившиеся против нас (т. е. Михайловская группа, Ф.Е.), исчислялись в 12-15 тысяч человек, главным образом пехоты, при 20-30 орудиях. Конницы было лишь несколько сотен.
Красные, имея пехоту на подводах, отходили чрезвычайно быстро. К вечеру наши части достигли линии станицы Чамлыкской и хутора Синюхинского, пройдя за день 40-45 верст. Колонна полковника Топоркова (1-й Запорожский и
1-й Уманский полки) нагнала в районе Синюхинских хуторов арьергард противника, нанесла ему поражение и захватила более 100 пленных, пулеметы и большой обоз», — так пишет генерал Врангель в своем труде «Белое Дело», т. 3, стр. 74 и 81.
А пока что мы сидим с Безладновым и возмущаемся тем, что мы буквально прозевали отход красной пехоты и никак не можем нагнать ее арьергард. И пять первоочередных полков нашего Кубанского Войска и Черкесский конный — все эти шесть полков Кубанской конницы распылены, действуют самостоятельно, скачут за красными по разным дорогам, скачут за красной пехотой и не могут нагнать ее. И это вместо того, чтобы все эти полки, цвет войска, собрать в один кулак и ударить всей силой в главный красный пункт его отступающих частей, на станицу Урупскую.
На Урупскую. Жуткая трагедия казаков
На утро следующего дня, 2 октября, получен приказ по дивизии:
1. Через Синюхинский хутор — наступать на станицу Урупскую.
2. Авангард — 1-й Запорожский и 1-й Уманский полки под командой полковника Топоркова (они ночевали в Си-нюхинском хуторе, Ф.Е.).
3. Главные силы — Корниловский и Черкесский полки, под командой подъесаула Безладнова, которым выступить из станицы с рассветом.
В назначенный час главные силы выступили. В голове идет Корниловский полк. Светало. На углах улиц стояли бабы-казачки, только что прогнавшие коров в стада. Мы тихо, спокойным шагом, проходим мимо них. Вдруг от одной из групп баб, наперерез голове колонны полка, смело и уверенно идет крупная казачка лет 45 с длинной сучковатой хворостиной и громко говорит Безладнову:
— Паслухай, што я тибе скажу!.. Мы Вас ждали как Бога, а ночью целый взвод черкесов насильничал маю дочь... и ана теперь не может встать...