Сад Поммера
Шрифт:
Поодаль, между деревьями, виднеется здание с высокими окнами. Улица перед клиникой пуста, лишь какой-то господин, в пенсне и в высокой шапке, входит в парадное. Поммер, подавляя возбуждение, смотрит на деревья, на развалины и на клинику и говорит жене тихонько, доверительно, чтобы не услышали прохожие:
— Ты только не расспрашивай!
У Кристины этого и в мыслях не было. Она стягивает край платка со рта, чтобы муж получше ее расслышал, и отвечает так же тихо и доверительно:
— Не буду. Что мне спрашивать…
Эти слова
Когда они, сняв верхнюю одежду, идут в сопровождении сестры милосердия вверх по лестнице, Поммер несет в руках баночку с медом, которую привез в кармане полушубка; он вдруг порывается спросить у жены что-то важное, но тут же спохватывается, замирает — говорить уже поздно, они возле палаты.
Сестра проводит их в палату и выходит, лишь заметив мягко, чтобы они не слишком утомляли больную разговором.
Анна лежит в кровати налево у двери. Ее бледное изможденное лицо наполовину закрыто одеялом. Она, видно, дремала, проснулась от скрипа двери и теперь широко раскрыла свои серые глаза. Безучастная, измученным взором смотрит она на родителей, стоящих у ее кровати, неуклюжих и неподвижных.
Анна протягивает матери из-под одеяла тоненькую руку с синими жилками. Кристина пожимает хрупкие пальцы дочери, так и оставляет их в своей ладони.
Поммер обхватывает запястье дочери, приветствие получается у него неуклюжим и неполным. Учитель пытается исправить дело банкой меда, которую он кладет на подушку рядом со щекой дочери.
Плечики Анны вздрагивают, она пытается улыбнуться; но это так и остается попыткой. Поммер хочет взять банку.
— Пусть лежит, прохладная, — с напряжением произносит Анна.
Поммер пристально смотрит на свою дочь, самую младшую, которая то и дело причиняет ему огорчения. Вот она, маленькая, хрупкая и беспомощная, больная духом и телом. Нетерпенье и любовь довели ее до этого. Слишком горячая кровь и чувствительная душа всему виною.
Что может сказать школьный наставник — осудить ее?
Молчать, будто ничто не касается его?
Или даже одобрить поступок, который ему чужд и непонятен?
Кристина сидит у кровати дочери и гладит ее по руке.
Какое жалкое это перебинтованное тело под одеялом, — думает Поммер.
— Раз уж это тебе в сердце запало… — начинает он медленно, взвешивая каждое слово, — я дам тебе в приданое телку, она будет хорошей молочной коровой. И у нас с мамой вначале, в свое время, не больше было…
Но дочь начинает плакать. Поммер удивляется и не может ничего сказать.
— Не плачь, — утешает мать. — Все наладится…
Дочь не слушает, плачет
Поммер сердито гладит бороду и выходит в коридор, оставляя Кристину с дочерью одних. В коридоре он останавливается за дверью в палату.
Пройдет, все пройдет!
Из палаты доносится сквозь плач:
— Мамочка… милая мамочка…
Поммер насупливает брови, пытаясь побороть жалость, горечь и смущение.
В эту минуту к нему подходит седоволосый человек среднего роста, любезно улыбается, подбодряюще касается его плеча рукой и входит в палату.
Немного погодя выходит Кристина, глаза ее в слезах.
Сколько воды сегодня пролито, — с тоскою думает Поммер.
— Доктор велел подождать его здесь, — говорит жена.
Поммер достает из кармана очки и надевает их: его вдруг начинает интересовать высокий белый потолок больницы в коридоре. Странно, как удалось вывести эти округлые своды? Вот бы кто-нибудь объяснил, как. Для новой школы такие своды, пожалуй, не нужны, в ней вообще не будет коридора, но кто знает, может, для чего-то еще пригодится знать это, жить еще немало.
Из палаты выходит доктор, такой же спокойный и улыбающийся, как раньше. Одну руку он кладет на плечо Поммера, другую — на плечо Кристины и провожает их к лестнице, ободряя улыбкой.
— Ничего страшного нет, — говорит он. — Опасность миновала, самое тяжелое ваша дочь уже перенесла. — Заметив недоверчиво-вопросительный взгляд Кристины, он спешит объяснить: — То, что она расплакалась, увидев вас, ничего не значит, это мелочь. Может быть, и лучше, что так случилось. Она все время лежала с каким-то каменным, ушедшим в себя взглядом. Возможно, слезы принесли ей облегчение, а это очень нужно для поправки. Теперь самое важное — воля, силы, упорство…
Последние слова врача находят отклик в душе Поммера. Вот, вот, разве это не то же самое, о чем он говорил всегда детям, и своим и ученикам? А если и не говорил, то во всяком случае думал так. Воля всегда на первом месте, затем следует все прочее, совершенно верно.
— Господин доктор… А не вздумает ли она вдруг… опять?… — в оцепенении спрашивает Кристина; она не договаривает, потому что слово это для нее и сейчас еще ужасно, она не может его произнести.
— Нет, этого больше не произойдет, — успокаивает ее доктор. — Не произойдет.
Дойдя до лестницы, доктор останавливается и говорит на прощанье:
— Анна должна побыть у нас еще с неделю. Окрепнет, естественно, так что мы сможем ее отпустить. К счастью, пуля задела только легкое, другие места серьезно не повредила… После больницы было бы самым лучшим, если бы Анна смогла отдохнуть какое-то время где-нибудь в глуши, подальше от города…
Поммер кивает, Кристина произносит благодарно:
— Да, да, господин доктор!
— Не беда, — улыбается доктор. — Молодая девушка, молодая кровь. В жизни многое бывает.