Сад Поммера
Шрифт:
Такие люди делают Поммера нерешительным и вселяют в него тревогу. Они — скрытые его враги.
Ибо Полярная звезда должна быть у каждого. И чтобы она не сдвинулась с места, не исчезла и не растворилась среди других, более слабых звезд, — она должна быть на привязи. Совсем как корова или лошадь, во всяком случае — крепко привязана к земле. Звезда — это руль, опора и фундамент. Человек должен быть прочными узами связан с мировым пространством, чтобы оно в своем бешеном беге не отбросило его от себя.
И — Анна, опять эта Анна. Не прибавила ей ума и женская гимназия. Она упряма и своевольна, как та яблоня
Это дерево — Анна. Анна — это дерево.
XVI
Поммер запрягает лошадь, прилаживает к саням спинку и приносит из конюшни охапку сена, чтобы нежестко было сидеть. К утру на небе появляются облака и погода мягчает, только ветер по-прежнему резок.
В тяжелой одежде, Кристина с вышитой ею самой попоной в ногах, подавленные и угнетенные сокровенной заботой, — такими появляются в предутренних сумерках на дороге, ведущей в город, эти два человека, серые и шероховатолицые, как старые картофелины, выпахиваемые осенью из земли. Мороз пощипывает носы, хватает за пальцы, и как только они поворачивают за угол трактира, северо-восточный ветер начинает бить им в лицо и так дует всю дорогу.
Время от времени учитель подгоняет лошадь, и в двух-трех местах, под гору, она переходит на рысь. Коняга уже стар и туповат, у него выпала половина зубов, а у Поммера нет только одного зуба. Однако здоровье у них примерно одинаковое, оба не страдают от чахотки, у мерина были, правда, глисты, но Поммер вывел их, упорно и долго борясь с ними. Зато у лошади нет потомства…
Они тихо едут всю дорогу, только снег хрустит под полозьями.
В город они приезжают до обеда. Сначала заходят к Марии, оставляют лошадь во дворе и идут в дом. Дочь хлопочет в кухне, на столе лежит раскрытая поваренная книга на немецком языке. Сассь стоит на стуле и смотрит на дедушкину лошадь во дворе. По сравнению с тем, как он говорил летом в деревне, Сассь гораздо лучше произносит слова и больше не проглатывает первые буквы. «Ло-шадь! Де-ду-шка!» — отчетливо выговаривает он.
Мария усаживает родителей возле плиты — согреться. Деревенские стесняются и жмутся, будто они не у своей родной дочери, а у какой-то чужой женщины. Кристина не решается снять тяжелую, давящую на плечи верхнюю одежду, наконец она по настоянию дочери раздевается, но по-прежнему чего-то стесняется. Поммер расспрашивает внучонка, который с любопытством, большими глазами смотрит на деда и бабушку.
Мария насыпает в кофемолку горсть цикория и немного кофейных зерен. Скоро согреемся, пусть отец с мамой чуть-чуть подождут.
Телеграфист сказал, что Анна поступила совсем некрасиво. Где это видано, чтобы в порядочной и уважаемой семье случилось такое, чтобы молодая девушка наложила на себя руки. На работе у него могут возникнуть неприятности. Нехорошо, когда среди родни происходят подобные вещи…
Кофемолка трещит в руках дочери. Не кофе же пить приехали мы сюда, думает Поммер. Но Мария говорит и говорит, слова ее будто поток, прорвавший плотину. Боже праведный, что же теперь станет с бедной Анной!
Вода закипает на плите в кофейнике. Мария встает и вынимает из кофемолки ящичек.
Муж ест не все, съел бы, да здоровье в последнее время пошаливает. Да еще и эта неприятность! Сумасшедшая девчонка, что ей взбрело в голову! Кто разберется в этой истории? Вот и здесь, через два дома в сторону реки, на их улице, повесился девятнадцатилетний молодой человек — и все из-за девчонки. Два раза грозился, что наложит на себя руки, если она не выйдет за него, вот и…
Кристина молча сидит у теплой плиты, Поммер слушает жалобы дочери, ожидая минуты, когда можно будет вставить слово. Но ему это не удается.
Муж? С ним тоже свои заботы. Попробуй-ка два дня подряд кормить его одним и тем же блюдом, попробуй разогреть ему что-нибудь вчерашнее, сразу — скандал! Вот и выискивай в поваренной книге, что приготовить. Да и что там найдешь — все старое; а если и найдешь, опять беда — на рынке все так дорого, с ума сойти.
Так говорит Мария обо всем вперемежку, без какой-либо связи: о начальнике мужа, о ценах на рынке, о покушении на самоубийство, а Кристина сидит, безмолвная и озабоченная, и все думает о младшей дочери.
Наконец Поммеры пьют обжигающий губы кофе. По крайней мере, отогреют озябшие в дороге руки и ноги.
Сассь разглядывает и ощупывает тулуп дедушки, он большой и холодный. Мальчик залезает головой в рукав висящего тулупа и какое-то время стоит в прохладной темноте, вдыхая запахи шерсти, зимы и сена. Когда же он пробует вытащить голову из тесного рукава, приключается беда, голова застревает. Сассь барахтается и размахивает руками. Вешалка обрывается, и тулуп падает на мальчика, окутывает его Сассь испуганно копошится, но это не помогает, и он плачет тоненьким голоском. Он — как щенок, заблудившийся в высокой ботве картофеля.
Мария выбегает в прихожую и всплескивает руками. Всюду поспевай, стоит только повернуться спиной, как обязательно что-то стрясется. Давно ли Сассь стянул на себя с плиты кастрюлю с кипятком, и сейчас еще у него ожоги на животике.
Старики выпили кофе.
Они спешат.
Самое главное, конечно, Анна.
Кристина закутана в черно-серый клетчатый платок, на ногах у нее башмаки со шнуровкой. Учитель идет рядом с женой уверенно и тяжело, как заправский мужик. Очки он сунул за пазуху, боится, что они замерзнут В конце концов он видит и так, да и на что особенно смотреть-то!
Они идут по Замковой улице на Тооме.
На этот раз ветер дует в спину. Порывы его вскидывают крутящуюся снежную пыль с сугробов, словно белый пар. И все же у Кристины такое чувство, будто ветер дует ей прямо в лицо. И что она одна-одинешенька на плоском холодном поле, вдалеке от освещенных построек, что нечего надеяться на приют. Навстречу им идут деловитые, спешащие люди, едут сани с поднятым верхом, и все обычное и будничное, что окружало ее дома, дорогой и у Марии, вдруг отступило, рассеялось и пропало, она стоит с глазу на глаз с призрачной неизбежностью, из которой нет выхода.