Сад Поммера
Шрифт:
Руки мальчишек устают держать доску, она сдвигается с места.
— Ээди, подними свой край повыше, — велит Поммер. — Еще! Еще!.. Юку, опусти чуть-чуть… Эрсилия, как ты думаешь, правильно сейчас висит доска?
Дочь портного краснеет.
— Да, правильно.
— Я тоже так думаю. — Школьный наставник подходит к доске, держа руки за спиной. Его взор останавливается на дочери батрака из Соонурме, маленькой девчушке из младшей группы.
— Ты, Хильда, подойди к доске и попробуй, не слишком ли высока доска для тебя.
Девочка
Поммер вынимает из кармана газетный сверток, разворачивает его, берет кусок мела и протягивает его Хильде.
— Пиши: буланый Ааду Парксеппа!
Доска установлена как надо.
Затем учитель принимается вбивать топором в стену кузнечные гвозди. Бом-бом! Бом-бом! — в тиканье древоточцев, в давнопрошедшие времена!
Бом-бом!
— Смотрите, дети, вот такими же гвоздями прибивали к кресту нашего Спасителя, — объясняет Поммер. — И эти гвозди вбивали в ладони и ступни.
— Ужасно больно было, — вздрагивают плечи у Ээди Рунталя.
— Кто об этом думал! Злые люди никогда не думают о других, потому они и злые, — говорит учитель между ударами обуха.
— А почему они прибили его к кресту? — испуганно спрашивает маленькая Хильда.
— Потому, что он был праведный человек и Иуда, его ученик, облобызал его и тем самым предал.
Поммер еще раз осматривает все гвозди и давит обеими руками на доску. Закрепилась, не двигается. Детям теперь уж не сдвинуть ее с места.
Отсюда, с черной глади доски, буквы белыми птицами разлетаются во все стороны, здесь их гнездо.
Буквы — как воробьи.
Как трясогузки.
Как мухоловки.
Самоуверенные цифры, единицы и семерки и подобные надутому пузырю пятерки. Все они пока что отдыхают на доске, под рукой Поммера, и готовы взмахнуть крыльями. Их еще нет здесь, но они где-то поблизости, в этой натопленной комнате.
Поммер кладет топор на стол и говорит:
— Голова должна разуметь. Человеку на белом свете не на что надеяться, кроме как на свою голову. Посмотрим теперь, как обстоят дела с вашими головами и много ли в них этого самого разуменья.
Дети благопристойно сидят за длинным столом, честь честью положив руки на колени, они смотрят Поммеру в рот и не шевелятся. С крыши плюхается капля, на дворе туманно, оттепель. Вдалеке, за двором Парксеппа, виднеются лилово-бурые болотные березы. Можно подумать, что стоит настоящая весна — март или апрель.
— Из восьми вычесть три, прибавить девять… Сколько получится?
Дети съеживаются, как весенний снег, хотят быть маленькими и незаметными.
— Юку!
Сын бывшего волостного старшины вскакивает и выпаливает:
— Четырнадцать!
— Правильно, садись!.. К семи прибавить два, вычесть пять, прибавить двенадцать, отнять десять! Быстро! Вы должны отвечать, как молния бьет! Если вы не сумеете считать в уме, вас будут надувать на каждом
Ээди Рунталь усмехается недоверчиво, вернее — лишь пытается усмехнуться, но Поммер уже впился в него ястребиным взором.
— Ты никак смеешься! Над чем ты смеешься!
Это как гром среди ясного неба.
Нет, это не злость, а нетерпение. Его раздражают тусклость и рассеянность на лицах детей. Он хочет, чтобы школяры были такими же резвыми и деятельными, как он сам.
Он подбегает к ученику, хватает по дороге свисающую с потолка проволоку от лампы и размахивает ею перед Ээди.
— Что ты смеешься? Сколько получается? Отвечай!
— Шесть! — краснея, говорит Ээди.
Учитель вдруг резко останавливается и с удовольствием смотрит на мальчишку.
— Верно! Но не смейся как девчонка! Вот, повесь проволоку обратно.
Ээди берет у Поммера почерневшую от копоти проволоку, влезает на неуклюжий табурет и прикрепляет ее.
— Четырежды семь, отнять девять, прибавить двенадцать!
Ааду Парксепп подъезжает с большим возом дров к поленнице на дворе и опрокидывает сани; дрова с треском и стоном валятся на подтаявший снег, как будто им жалко покидать сани. Слякоть чавкает под постолами Ааду; лошадь фыркает… Сегодня катеринин день.
Поммер будто избавился от пут, поездка в город странным образом очистила его и вернула ему то, что как бы пошатнулось в нем. Любовь и страдания дочери озарили его душу.
Да, так и есть — вся тяжесть на душе и тоска, вся хмурь, что накопилась в нем против Анны, сразу же опали, все произошло как очищенье у коровы после отела.
Вороны каркают на крыше амбара, на них от нечего делать лает барбос, и дети ждут. На кончиках их языков уселись раздутым пузырем цифра 5 и жесткая 1 с ножками от лампочной проволоки.
XVIII
В один из пасмурных декабрьских дней Анна приезжает домой. Поммер смотрит, как дочь сидит в бане на краешке постели, с тяжелым, неподвижным и пустым взглядом. В ее больших красивых глазах пропал блеск молодости и жизнелюбия, как будто ей вставили вместо глаз стекляшки, в которых отражается лишь тусклый свет керосиновой лампы.
Она только качает головой, когда у нее что-нибудь спрашивают. Нет, ей хорошо, она не хочет есть, нет, ноги у нее не затекли.
И так она сидит целыми днями и смотрит в пустоту. Ее не заставляют что-либо делать, ей ничего не говорят, не велят выйти прогуляться.