Сага о Годрланде
Шрифт:
— Большинство моих воинов помнит Феликса еще мелким шкодливым мальчишкой. Они не могут быть строгими. Другие же думают, что Феликс рано или поздно унаследует мое состояние, и боятся оскорбить его. К тому же в Гульборге это бесполезно, он всегда находит возможность улизнуть. Я договаривался с другими хирдами, но Феликс умудрялся вызнать об этом и пропадал из города задолго до отплытия. Сейчас я уверен, что он не знает о моих приготовлениях, и завтра я сам приведу его на пристань, сам усажу на твой корабль. А дальше дело за тобой.
Я вздохнул. Скирир жесток! Справедлив,
— Сколько у него хоть рун? Как я могу его наказывать? Чем его кормить? Нужно ли поднять ему руны?
— Относись к нему как к своему хирдману. Можешь его бить, только не калечь. Можешь морить голодом. Сейчас он на пятой руне, но боевых навыков толком нет, да и те, что были, он уже давно позабыл. С тварями из списка ему никак не справится, но если попадется какая-то мелкая тварь, то меня порадует, если он перешагнет за второй порог. Впрочем, если и не перешагнет, ничего страшного. Твои хирдманы достаточно сильны, чтобы справиться с его капризами. Так что не стоит давать ему силу, если он не будет знать, что с ней делать.
Домой я возвращался с тяжелым сердцем и с тяжелой мошной. Теперь я могу не сомневаться в Сатурне Пистосе, он не обманет нас ни с оплатой, ни с припасами, ни с тварями. Нежданный подвох заключался в капризном сынке-переростке.
Я пересказал всё ульверам, но парни лишь отмахнулись.
— Подумаешь! Чего страшного в жевателе угля? — весело сказал Эгиль. — Лишь бы не убился и не утоп ненароком, а так пусть плывет с нами.
Только Тулле сочувственно похлопал меня по плечу, хотя он-то с нами и не шел, оставался с Альриком.
— Ладно, — ударил я кулаком по столу. — Завтра отплываем. Потому сегодня все идут к песчанкам, чтобы меньше думать о бабах и больше о тварях!
И показал золотые монеты.
На обычную песчанку за ночь уходило примерно два фенгари, значит, на всех ульверов достаточно и пары илиосов. Я прихватил пять на всякий случай. Хорошо, что достало ума не брать больше, потому как мы потратили всё подчистую. Едва в песчаном доме увидели золото, как предложили нам девочек получше и побольше, угостили вином подороже…
Когда же я обессилел полностью, мое тело растерли маслом и промяли, как тесто в кадушке. Потом новые девицы сплясали передо мной в тонких покрывалах, и я вновь ожил… По правде сказать, я сделал хитрее и пробудил дар, а уж с ним да с Трудюром каждый ульвер становился неутомимым.
Домой мы вернулись под утро, вымотанные, уставшие, зато довольные. И я заметил, что мой дар уже бьет не так сильно, как прежде. Зря я сразу не сходил к песчанкам, хорошо хоть теперь догадался.
Мы сидели на «Соколе» и ждали. То и дело кто-то зычно зазевывался, и за ним зевали все остальные. Бесило всё: и яркое солнце, бьющее прямо в глаза, и резкие крики чаек, и несмолкающий гомон пристани, и пронзительные вопли ишаков и гортанный рев верблюдов.
Сначала мы проверяли припасы: кое-что переставили, кое-что закрепили иначе, зная особенности своего корабля. Обустроили уголок для Ерсуса-проводника, чтоб его не смыло случайно за борт, подобрали весло полегче для сынка
Рыбаки, уплывшие в море на утренней зорьке, уже возвращались с третьим или четвертым уловом, а мы всё ждали. То ли Сатурн передумал давать нам проводника, толмача и сына, то ли сынок как-то прознал о задумке отца и дал деру, то ли у фагров принято отплывать не с утра пораньше, а после полудня или вовсе к вечеру. Я уж собирался отправить к Пистосу Рысь, как тот наконец появился. Позади него ковылял Ерсус, рядом семенил Милий, одетый уже не в бабское платье, а в короткую тунику и короткие же штаны по колено. А перед Сатурном два воина тащили под белы руки какого-то мужчину. Скорее всего, мужчину, хотя если забыть о договоренностях, его можно было принять за бабу, при том не самую уродливую. Среди песчанок были и пострашнее.
Проводника на руках внес на корабль Видарссон. Милий заскочил сам, ничуть не смущаясь ни своей малой руны, ни низкого статуса. Потом сам Пистос зашвырнул сына, Сварт придержал страдальца, чтоб не удрал. И хотя сынок Сатурна чего-тот верещал, вырывался, вопил и порывался перевалиться за невысокий борт прямо в мутную воду гавани, мы всё-таки отчалили.
Милий негромко сказал:
— Лучше бы вырубить его, иначе он переполошит всю пристань.
Я кивнул Сварту, и тот прижал Сатурнова сынка покрепче, передавив ему горло.
Хмм, а ведь и правда! Если взглянуть со стороны, не зная всей правды, то покажется, будто мы, норды, утащили благородного фагра, чтобы взять с его рода выкуп. И вряд ли я смогу объяснить, что это сделано с позволения его отца. Кто за меня вступится? Двурунный калека или раб? И в договор сынок тоже не вписан. Вот сейчас с дромона увидят, как Сварт придушивает фагра, пошлют к нам лодку…
— Милий, твой господин что-нибудь приготовил, чтоб нас не поубивали из-за этого малахольного?
— У меня с собой пергамент, где сказано, что я — представитель Сатурна Пистоса и проводник его воли. Всё, что я говорю или делаю, делается по его желанию. Кроме того, есть запись, в которой сказано, что сын господина временно лишился рассудка, и расстроенный отец отправил его вместе с северными людьми на охоту в надежде, что шестая руна вернет ему разум. Но лучше бы за время плавания как-то пристрожить его, иначе на берегу придется много чего объяснять.
Плыть до места охоты нам целую седмицу, а потом еще идти пару дней. Может, фагр к той поре остынет?
Я еще раз взглянул на непутевого сына Пистоса. Мда, если бы не синяки под глазами, желтоватый цвет лица и опухлость, его можно было бы счесть за бабу. Весь тонкокостный, с узкими плечами и огромными глазищами, он еще был наряжен в обычное для Гульборга одеяние, которое я до сих пор не мог отличить от женского: длинное белое платье в пол, обнажающее плечи. Он еще и волосы отрастил длинные, засунул в прическу какие-то украшения, еще и в ушах болтались длинные серьги, на шее — замысловатая серебряная побрякушка, браслеты от плеча до запястья, кольца.