Сага о Годрланде
Шрифт:
— Ничего! Справим тебе копье получше, — прохрипел я. — С твариными костями. Сразу под хельта.
И тут от Квигульва полыхнуло ничуть не хуже, чем от того же червя. Раз! Другой!
Я замер, выжидая третий… Пронесло.
Дрожащей рукой я стер пот со лба. Вот же дурень! Забыл, что червь столь силен. А если б Синезуб перешел на одиннадцатую руну?
— Я силен! — закричал Квигульв. — Я хельт!
— Нет, пока не хельт. Но сегодня им станешь, — устало кивнул я. — Надо только выпотрошить червя.
И до самой темноты я бил в звонкую хрусткую шкуру твари, а Квигульв
К ночи вернулись и ульверы, и пустынники, которых нанял Милий, вместе со своими верблюдами и поклажей.
Пустынники привычно поахали над нашей добычей, собрали добытые сердца, очистили от застывшей крови твари, от ошметков плоти, выскребли прям всё до мельчайшего кусочка и обмотали тряпицами, пропитанными в какой-то вонючей смеси. В такой обертке драгоценные сердца не испортятся еще седмицу. Впрочем, одно я попросил оставить. Сегодня я проведу Квигульва в хельты!
Но перед тем надо передохнуть и поспать. Я строго-настрого запретил Синезубу нынче вечером есть. «Иначе так и останешься хускарлом!» — сказал я. И простодушный здоровяк послушался, хоть и с неохотой.
Я знаю, что есть хёвдинги, которым не по душе, когда их хирдманы дорастают до той же руны, что и они. Может, я бы тоже этого боялся, если б не мой дар. Но сейчас я был счастлив. С той поры, как хворь Альрика усилилась, я остался единственным хельтом в хирде, и это тяготило меня. Мы забрались так далеко от родных островов… если я вдруг погибну, каково придется ульверам? Как им пройти через Раудборг, где обезумевшие живичи жаждут нашей крови?
К тому же я не мог забыть нелепой гибели Энока почти сразу, как он стал хельтом. Вдруг наш хирд кто-то проклял, чтобы в нем не было больше одного хельта за раз? Первым был Альрик. Энок Косой почти сразу погиб. Едва хельтом стал я, как случилась та бойня, и Альрик перестал разговаривать и сражаться. Так что я собирался приглядывать за Квигульвом до конца охоты. Даже подумал, а не отправить ли мне его в город? Пусть пока отдохнет, новое копье присмотрит.
Хотя нет, это нечестно и перед Квигульвом, и перед всем хирдом.
Ульверы обступили Синезуба, хлопали его по плечам и спине, смеялись и радовались за него. А он добродушно скалил страшные зубы и не знал, что сделать такого, чтоб не разорваться от счастья. Схватил в охапку Хальфсена, подкинул в небо, потом крепко обнял Трудюра, который не успел увернуться, схватил ручищу Сварта и крепко стиснул. Полутролль прищурился и поднапрягся сильнее. Квигульв сжал еще крепче, и они так ломали друг другу руки, пока я их не развел в стороны. Впервые Синезуб не проиграл Сварту в этой борьбе! И это он еще не стал настоящим хельтом!
Если бы выбирал я, то сначала хельтом бы стал Вепрь или Простодушный, их помощь мне бы пригодилась. От бесхитростного и наивного Квигульва многого не дождешься. Но
Пустынники сложили из привезенного с собой хвороста костер и принялись готовить похлебку под присмотром Вепря. Они-то привыкли седмицами жевать сушеное мясо да грызть лепешки, не уступавшие твердостью камню, да и сами были будто сделаны из прочной выдубленной кожи: худые, звонкие и гибкие, как кнут. Рунами они были невелики, двое взрослых — хускарлы на седьмой руне и четверо младших — карлы, но даже карлы пустынников выглядели сильнее и крепче, чем пятирунный Феликс.
Старший пустынник с чудным именем Кхалед сразу сказал, что их дело маленькое. Они берут на себя перевозку припасов, устройство лагеря, для чего на верблюдов были навьючены одеяла из овечьих шкур, также они готовы разделывать тварей и сохранять все ценные части. Но биться с тварями или с лихими людьми — не их забота. Если вдруг нас всех поубивают, пустынники попросту сбегут, зато доставят весть о нашей гибели в тот гостевой дом, где мы жили.
Я попросил Кхаледа лишь об одном: присматривать за Феликсом во время наших сражений. Мне не хотелось оставить кого-то из ульверов без руны из-за фагрского дурня.
Забавно, что запала у благородного сынка хватило ненадолго. Да, он по-прежнему хотел порадовать отца, но был слишком слаб. Быстро выдыхался в дороге, истекая потом, не мог есть грубую пищу. После первой же трапезы Феликс всю ночь проторчал за камнем, радуя всю округу рычанием, фырчанием и пыхтением, только не с того конца, откуда положено. Его тошнило и после питья. Когда мы выбрались на каменное плато, растрескавшееся от жары, он спотыкался о каждую кочку, разбил пальцы на ногах в кровь, а один раз оступился и подвернул ногу.
Я бы никогда не поверил, что пятирунный воин может быть таким беспомощным. Даже однорунный Милий держался лучше, не говоря уж про пустынников, которые за дневной переход и не взмокли.
А ведь я думал по вечерам учить Феликса бою на мечах. Но он падал, едва пустынники останавливались на привал, доползал до своей миски и засыпал мертвым сном. Бесполезный человек! Потому я решил, что верну Феликса отцу живым и почти здоровым, а всё остальное пусть Сатурн сделает сам. Невозможно из говна слепить человека.
Эту ночь я не спал, смотрел в небо, на яркую россыпь звезд. Казалось, что здесь до них можно дотянуться рукой, довольно лишь подняться на ближайший пригорок. И длинная белая дорога, «путь мертвых», по которой души умерших идут к богам, тут тоже была ярче.
Смогу ли я провести Квигульва к становлению хельтом? Справлюсь ли? Я ведь прежде никогда такого не делал. Вдруг я ошибусь? Я не хочу потерять еще одного хирдмана.
А наутро я взял сердце твари, поднял заспавшегося Синезуба, который вовсе не беспокоился ни о чем, и повел его к ближайшей каменной стене, настрого запретив ульверам подходить к нам.