Сага о Годрланде
Шрифт:
— Учитель говорил, что не раз и не два алчные и коварные лжецы пытались обмануть людей. Бывало, что бхаратские ярлы и конунги говорили о себе, что они Пурасатва. И при жизни некоторым даже воздавали божественные почести, опасаясь их гнева. Но после смерти мудрецы объявляли их слова ложью, а их самих — осквернителями. Тела таких людей вытаскивают из могил, срывают с них украшения и одежду, а потом оставляют на съедение жукам и червям.
— Ну и что? Они же потом всё равно родятся заново. Какое им дело до прежнего тела?
Фагр покачал
— В Бхарате очень важно, как ты жил, как умер и как похоронен. Если жить недостойно, умереть недостойно и быть похороненным недостойно, то в следующей жизни твоя душа появится на свет в дурном теле. Например, в теле раба или калеки. Или того хуже — женщины.
— Как же понять, кто настоящий Пурасатва?
— Там живут мудрецы, которые знают обо всех жителях Бхараты. И раз в пятьдесят лет они говорят, кто из людей был очередным перерождением Пурасатвы. Они изучают весь путь выбранного человека: как он жил, как умер, насколько его труды были полезны, изменил ли он хотя бы чуточку этот мир. И так вышло, что почти все предыдущие Пурасатвы были не воинами и не конунгами, а лекарями, мудрецами или жрецами. Потому в Бхарате ученые люди в большом почете.
— Значит, нынешний Пурасатва, ну который уже видра… выше двадцатой руны, тоже умер?
— Нет! Это как раз самое удивительное. Впервые мудрецы назвали кого-то Пурасатвой еще до его смерти. Учитель говорил, что Пурасатва довольно молод, он еще не прожил и пяти десятков зим, но его деяния уже изменили мир.
Глаза Мелетия горели от восторга, когда он рассказывал о бхаратском мудреце.
— Учитель сказал, что нынешний Пурасатва — это последнее перерождение перед тем, как он вновь станет богом. А значит, конец мира уже близок.
— Так чем же так хорош этот Пура, что его аж при жизни признали? Неужто только рунами? — спросил я.
Может, он тоже умеет ворожить, как и Набианор? Сходил к тем мудрецам, заколдовал их, вот они и восхваляют его почем зря! Вдруг выше сторхельта подымаются лишь те, что умеют влезать в разум людей и говорить им, что делать?
Рысь тут же подхватил:
— Поди, тоже конунг теперь? Как и Набианор?
— Нет. Учитель говорил, что Пурасатва живет скромно, в одном из домов бога, вместе с…
Мелетий сказал что-то такое, что Хальфсен не понял. Наш толмач долго выспрашивал фагра, чтоб разобраться с незнакомыми ему словами, и лишь потом кое-как растолковал нам, что в Бхарате есть такие люди, которые вроде как жрецы, но в то же время и не жрецы. Они оставляют свои семьи, строят дома наособицу или даже целые поселки, селятся там и живут отдельно от всех. Целыми днями они молятся своим богам, голодают, работают в поле, поют песни. Жрецы-то обычно помогают людям, говорят для них с богами, а эти — нет. В Бхарате таких чудаков называют бхиксу. У нас на Северных островах таких называют дурнями и лентяями.
Пурасатва живет вместе с бхиксу, а им нельзя становится ни ярлами, ни воинами, нельзя жениться и рожать
— Моему учителю он поведал, как лечить заворот кишок, а ведь Пурасатва даже не лекарь! Он сказал, что нож может не только калечить людей, но и лечить, что не нужно бояться резать плоть и заглядывать внутрь тела, если это поможет исцелить хвори и раны. Но в Бхарате учителю не давали резать ни мертвых, ни больных, поэтому он решил уехать в другие земли. Здесь он покупает хворых, калечных рабов и старается их исцелить.
— Вряд ли Альрику поможет нож, — расстроенно сказал я. — Тварь же не сидит у него внутрях, чтобы ее оттуда выковыривать.
Из-за деревьев показался перворунный паренек немногим младше меня. То ли раб, то ли еще один ученик…
— Его исцелил мой учитель, — с гордостью заявил Мелетий. — Купил за полцены, потому как он был хромым. Пришлось резать ногу, ломать кости заново, а потом этому рабу дали поднять руну, чтобы всё зажило. И вон ни хромоты, ни болей, хоть снова выставляй на рынок по хорошей цене.
Паренек дождался, пока Мелетий договорит, и что-то сказал. Хальфсен подскочил на месте:
— Лундвар очнулся.
К нашему приходу Отчаянный успел встать, одеться и понять, что с ним приключилось, потому как лицо у него было мрачным-премрачным.
— Теперь я самый слабый из ульверов? — спросил он, не поднимая головы.
— Нет. Хальфсен всё еще в карлах ходит, — ответил я.
— Хальфсен не в счет, он языки разумеет. А я только биться и могу. Толку теперь с меня?
— Ты жив. Дар твой с тобой. А руны еще успеешь набрать заново.
Он было поднял голову, но увидел, что Рысь нынче уже хельт, и снова понурился.
Подошел и сам лекарь на пару с Живодером, хотел осмотреть Лундвара, но тот не дался, буркнул, что с ним всё хорошо.
— Сколько я должен за его лечение?
— Десять илиосов, — ответил Мелетий, переговорив с Арьяведасом. — Учитель просит половину стоимости из-за твоего хирдмана, хочет подольше с ним побеседовать, — и кивнул в сторону Живодера.
— Пусть, если ему самому не в тягость. Живодер, ты как?
— Мудрый старик. Много знает, резать любит. Останусь тут пока.
Я отдал золото и спросил, когда приводить Альрика. Старик сначала засомневался, вроде бы даже хотел отказать, так ему не терпелось вытрясти из Живодера сведения о Бездне, об узорах на коже и прочих чудачествах нашего бритта, но вовремя одумался. Если б он отказал, я бы силой выволок отсюда своих хирдманов и не посмотрел бы, что старик сторхельт.
— Вечером приводи, — сказал Мелетий. — Учитель осматривал тела измененных прежде, но никогда не видел того, кто сумел бы удержаться на грани.