Салтыков. Семи царей слуга
Шрифт:
Явившаяся в Зимний дворец Дашкова сказала:
— А румянцевский корпус? Петр может вызвать его на помощь.
— Неужели Румянцев поддержит его? — усомнилась Екатерина.
— Его же назначил Петр, он ему присягал. Все может случиться. Он наверняка привержен Петру.
Тут же под диктовку Екатерины Теплов строчил указ для отправки в Кенигсберг генерал-поручику Панину [74] .
— Петр Иванович, — диктовала Екатерина, — мы вступили сего числа благополучно на самодержавный престол всероссийский, ведая вашу
74
Панин Петр Иванович (1781–1789) — генерал-аншеф, младший брат Н. И. Панина. Участник Семилетней войны. Командовал войсками, действовавшими против Пугачева.
Тут же были написаны и отправлены указы Чернышеву, Салтыкову и рижскому генерал-губернатору Броуну, в которых сообщалось о случившемся и приказывалось соблюдать мирный договор с Пруссией и не исполнять никаких приказов «…невзирая ни на чье достоинство и ни от кого, кроме что за нашим подписанием, никаких повелений не принимать».
Потом явился молодой высокий унтер-офицер.
— Ваше величество, гвардия желает видеть вас.
— Как звать тебя, сынок? — спросила Екатерина, ласково потрепав румяную щеку молодца.
— Григорий Потемкин, ваше величество, — отвечал тот, заливаясь краской.
— Везет мне сегодня на Григориев, — улыбнулась императрица, обернулась к Дашковой. — Идем, Катя, примем парад.
Она шла вдоль строя ликующих гвардейцев, и над Дворцовой площадью неслось нескончаемое «ур-р-р-а». Она улыбалась им, махала ручкой, и в глазах ее стояли счастливые слезы.
Почти в это же самое время с утра Петр III принимал в Ораниенбауме парад своего голштинского войска. Оно было невелико — всего полторы тысячи человек, но зато самое дорогое и преданное монарху. С ним вместе были фельдмаршал Миних, недавно вытащенный Петром из ссылки, канцлер Воронцов, вице-канцлер Голицын, Александр Шувалов, гофмаршал Измайлов, адъютант Гудович, тайный секретарь Волков и другие.
Император, сопровождаемый свитой, прошел вдоль строя, любуясь выправкой солдат. Потом поднялся на сколоченную из досок трибуну. Грянула музыка, перекрываемая четкой барабанной дробью. И полк прошел мимо, печатая шаг, производя сотнями сапог любезный для слуха Петра звук: «Хруп-хруп, хруп-хруп, хруп-хруп!»
— Как идут. А? — говорил Петр Миниху. — Любо видеть!
— Да, — соглашался старик. — Строй хорошо держат.
После парада и легкого завтрака к десяти часам утра ко дворцу было подано шесть экипажей.
— Три кареты для мужчин, три для дам, — распорядился Петр. — Едем в Петергоф. Гудович, — подозвал адъютанта, — скачи вперед, предупреди ее, пусть готовит хороший стол, достойный моих именин. Да накажи, чтоб английского пива побольше, а для дам вина ренского.
Генерал-адъютант Гудович, сев на высокого вороного жеребца, поскакал в Петергоф, благо до него было рукой подать.
В первые кареты рассаживались мужчины, уже
Гофмаршал носился от кареты к карете, рассаживая спесивых дам. Здесь, кроме фаворитки Елизаветы Воронцовой, были жена канцлера Анна Карловна с дочерью графиней Строгановой, княгиня Трубецкая, графини Шувалова, Брюс, Нарышкины и другие. Все они ради праздника — именин государя — были разодеты в лучшие наряды, и пока мужчины принимали парад, женщины успели нарумяниться, надушиться так, что от их экипажей веяло окрест неимоверным ароматом.
Петр прошел к передней карете, держа в руках любимую скрипку в футляре. Он мечтал на обеде в Петергофе показать гостям свое искусство, свой талант музыканта.
Император влез в переднюю карету, сел рядом с фельдмаршалом Минихом, скомандовал:
— Едем.
Кавалькада тронулась. День был ясный, теплый, сияло солнце, в лесу щебетали птицы.
— Погода как по заказу, — сказал генерал-адъютант Иван Голицын.
— А как ты думал, — отвечал Петр, — чай, мой праздник.
Неспешной рысью за полчаса добрались до Петергофа. У ворот стоял Гудович. Экипаж императора остановился.
— Ну? — высунулся из кареты Петр. — Что?
Гудович мялся, пожимал плечами и всем видом показывал, что хотел бы перемолвиться с государем наедине.
Петр вышел из кареты, подошел недовольный:
— Говори.
— Ваше величество, — негромко, едва не шепотом заговорил адъютант, — ее нет.
— Как нет? Где же она?
— Не знаю.
— В Монплезире был?
— Был. Нету.
— Идем, — решительно сказал Петр и широким шагом направился через сад к павильону Монплезир, где и намечалось праздновать его именины.
В павильоне действительно никого не оказалось, на кресле было брошено платье, в котором жена должна была отмечать именины мужа. Но где она сама?
— Что за чертовщина! — выругался Петр. — Вечно с ней какие-то истории.
Они вышли из павильона, у крыльца увидели крестьянина, тот держал в руках бумажку.
— Это вам, ваше величество, — поклонился он.
— От кого?
— От директора Брессона.
Петр схватил записку, там было написано: «Ваше величество, в столице бунт. Гвардейцы возвели вашу жену на престол. Берегитесь. Ваш преданный слуга Брессон».
Бывший камердинер Брессон, возведенный Петром в управляющие гобеленовой фабрики, оставался верен ему и сейчас.
А между тем веселая компания направлялась через сад к Монплезиру. Увидев огорченное лицо императора, Воронцов спросил:
— Что случилось, ваше величество?
— Не говорил ли я вам, что эта дрянь на все способна! — крикнул Петр и подал записку канцлеру. — Читайте.
— Что такое?! — воскликнул Воронцов, прочтя записку и передавая ее Шувалову. — Что за ерунда?
Шувалов прочел, передал Трубецкому.
— Надо ехать, узнать все. Может, Брессон что-то напутал.
— Да, да, да! — ухватился Петр за эту мысль. — Езжайте, господа. Вы! — кивнул Воронцову. — Вы и вы, — указал на Шувалова с Трубецким. — Узнайте все подробно и известите меня. Возьмите мой экипаж.