Самоидентификация
Шрифт:
– Ну, я говорю – скука смертная. Сидишь на кассе или ходишь по залу. Скучно.
Она сидит достаточно близко, чтобы я ощутил ее дыхание, и смесь сжеванной перед моим приходом упаковки мятной жвачки и легкого перегара от вина все же не перебивает с концами стойкий запашок сигаретного перегара. Мне почему-то хочется взять ее за горло, ударить об стену и надавать пощечин за это. Плюнут в рот. Ударить об стену лицом.
– Еще? – тыкаю бокалом в сторону бутылки, и Ира несколько стыдливо кивает.
Я делаю ей жестом и мимикой сложный знак – мол, надо расслабиться и продолжать говорить.
– Ну, и гуляю редко. В основном,
– С подругами? – я передаю ей вновь наполненный бокал и отпиваю из своего.
– Ну, они тоже, в основном, заняты. Кто где работает. Ни у кого нет времени, - пожимает плечами и нарочито медленно перекладывает ноги, оставляя сверху левую и немного кокетливо шевеля голыми пальчиками с накрашенными ногтями. – Приходится гулять с парнями местными.
– М-м-м, - киваю и продолжаю пить вино, и мой взгляд падает на приколоченную к стене композицию из трех маленьких высушенных роз, под которыми висит какой-то бантик или что-то вроде того.
– Ты только не подумай – я не в том смысле… - она, наверное, краснеет, оправдываясь, но все мое внимание сосредоточено на гербарии на стене, который кто-то когда-то подарил ей и который она хранит, как нечто памятное.
– То есть, я просто… ну, гуляю там, болтаю, захожу куда-нибудь посидеть.
– Господи, ну, конечно, я ничего такого не подумал. Ты хорошая девочка, я это прекрасно вижу. Без вариантов. Ты очень спокойна и сдержана. Это редкость в наше время, - святая белая ложь из моих уст; прикидываю, кто мог подарить ей эти цветы и когда.
– А как там у тебя, ну…- мнется, осторожничает,- …в Питере?
– Тоскливо, - качаю головой, стараясь оторваться от букета и ощущая, как мир вокруг покачивается. – Сыро. Не так, как хотелось бы, зачастую.
– Угу, - облизывает губы и тупит взгляд, когда я снова смотрю на нее.
– Так часто бывает.
– Тут чаще, - качает головой, смотрит куда-то сквозь стену; поправляется. – Мне кажется, тут чаще.
– Не скажи, - отпиваю, стараясь не смаковать изысканный вкус. – Там ждешь больше, а получить можешь ни хрена.
– Ну да, - с горечью в голосе. – А тут всю жизнь ничего не ждешь.
– Ну, у тебя, по крайней мере, есть жилье и работа.
– Жилье от повесившегося отца и умершей от рака матери, - голос вскакивает, но тут же возвращается в норму. – А работа…
Никак не комментирую. Излишне. Она, по крайней мере, осознает. Это уже неплохо.
– А у тебя нормально дела, - утвердительно.
– Вменяемо, - раздражаюсь. – Слушай, давай сменим. Я уже наговорился о том, у кого как дела, честно говоря, - спиртное бьет в голову. – Давай-ка лучше про Лизу.
Кивает.
– Ну, да. Что тебя конкретно интересует?
Тепло разбегается по потаенным уголкам тела, и сейчас, здесь, в скромной, но прибранной квартире Иры, я чувствую себя вполне безопасно, и все, что существует за ее пределами – уже за закрытой на старый, но прочный замок дверью, - внушает опасения и даже откровенный ужас.
– В принципе… - пространно вожу бокалом, едва не проливая и этим вызывая улыбку Иры. – Ну, что было со дня, как я уехал.
– А, - кивает, снова тупит взгляд, серьезнеет. – Да, конечно, первое время она много говорила об этом. Переживала. Явно. Рассказывала…
Пауза. Обоснованная, но я уже теряю терпение. Халатик немного распустился, кушак обвис, можно рассмотреть краешек груди. Нет, я весь во
– Что? О чем?
– О вас. Ну, то есть, ничего конкретного, но много плакала, говорила, что не может до тебя дозвониться, что у тебя дома только и знают, что ты уехал в большой город, и все.
Киваю. Слушаю внимательнее. Напряжение растет.
– Но через какое-то время, она вообще перестала со мной общаться. И с другими знакомыми, друзьями – тоже. Не знаю, что с ней было. Даже когда ее пытались вытянуть, и она с кем-то встречалась, она была замкнутой, будто утаивала что-то важное, боялась высказать. Так длилось довольно долго. Несколько месяцев я ее вообще не видела. То есть, прикинь… - она замирает, смотрит на бокал, голос становится приглушенным. – Ну, то есть, знаешь, я ее с малых лет знаю, и я…
– Спокойно, - бормочу. – Не нервничай, спокойно.
Вздыхает, и я вижу краешек прозрачного лифчика с кружевными белыми вставками. Вот что поддерживает ее пышные груди. Напряжение растет и концентрируется где-то ниже пупка, внизу живота.
– И вот, я ее не вижу месяцами, и родители говорят, что она типа болеет, но сами они тоже какие-то невменяемые. И потом, спустя несколько месяцев, она начинает проявляться, и она какая-то серая, все также необщительная, но хотя бы наверняка живая. Так длилось еще, наверное, полгода. Потом она стала больше времени проводить с друзьями. В основном, с парнями, но я ее тоже иногда видела. Сидели, болтали. Я старалась сильно не расспрашивать.
– Что она говорила? И обо мне?
– О тебе ни слова.
– У нее кто-то был?
– Даже если и был, она не рассказывала. Ходили слухи, что она как-то ночевала у некоторых парней, - кашляет. – У Гриши, вроде, у Славика Стасова… Слухи, конечно… - растерянно.
– И все?
– А в последнее время – недели три или четыре, - мы с ней вообще не видимся. Такие дела, - снова вздыхает, ловит мой взгляд, аккуратно отодвигает левую полу, и мне становится ясно, что трусиков на ней нет.
Очевидность происходящего граничит с нереальностью. Спустя некоторое время, когда я кидаю ее лифчик куда-то назад, в комнату, она лежит, кокетливо придерживая массивные сочные груди с набухшими сосками, и я облизываю ее тело, избегая несколько обвисшего, неприятного живота, и я, сам не понимаю, почему, жутко хочу укусить ее за половые губы, и ее лобок достаточной гладкий, чтобы мне было комфортно закинуть язык в область ее клитора, но вместо этого я просто массирую его пальцами, и она начинает тяжело дышать, постанывать, и через какое-то время я придвигаю ее лицо к трусам, натянутым эрекцией, и она послушно снимает их. Член пружинит, едва не ударяя ее по лицу, и она игриво хватает его губами, и меня поражает то, насколько плавно и беспристрастно она это делает для скромной провинциальной продавщицы, но сейчас мне на это, на самом деле, плевать, потому что ее горячий влажный язык и ее слюна становятся источниками столь сладких, ярких ощущений, что я оседаю на диване и откидываюсь, и все мысли о городе, о Лизе, о смерти Толика, о сцене в его квартире – все эти мысли пропадают в какую-то иную реальность, и здесь и сейчас появляется то, что нужно мне, и когда я понимаю, что получить сейчас я смогу только грубый, жесткий и ни к чему не ведущий секс, я оттягиваю лицо Иры от своего члена, кладу ее на живот, немного приподнимаю бедра и плавно, но сильно вхожу в нее сзади.