Самоидентификация
Шрифт:
Не знаю, какими путями он едет, но спустя какое-то время – счет его я потерял, как и ориентацию в пространстве, - я выхожу прямо напротив нужного подъезда. Парень поспешно уезжает. Я захожу в подъезд, в нос ударяет какой-то неприятный запах, и я отплевываюсь прямо на пол. Мне не стыдно. Я даже не знаю, существую ли. Чего мне стыдиться?
Начинаю ломиться в квартиру. Стучу кулаками. Потом несколько раз пинаю дверь ногой. Кричу, как резаный, что мне надо поговорить. Требую Лизу. Снова бью в дверь кулаками. Жду какое-то время. Изнутри не слышно ничего. Но я почему-то
Изнутри мне отвечает женский голос – мол, милиция скоро приедет, и милиционеры со мной поговорят. А мне плевать, потому что милиции нет. Есть только полиция. И полиция не приедет, потому что ее не вызвали. Но после очередного удара кулаком в дверь я ощущаю отлив сил. Сажусь. Нет, падаю рядом с дверью. Слева. Накрываю лицо руками. Мне кажется, что я уже плачу, но слез нет. Меня разрывает на части. Поезд все ближе. Мне кажется, это уже край. Кажется, я доигрался. Плевать. Но все же. Поезд все ближе. Я никуда на нем не уехал. Я не знаю, где мой дом. Поезд еще ближе. Издалека, за миллиарды световых лет отсюда звучит свист электрички – едва различимый, он сообщает мне, что поезд близок. Я встаю.
Поезд уже рядом. Тот самый, что едет полтора суток. И теперь я его пассажир, машинист и жертва одновременно. Я сам во всем виноват. И больше некуда идти. Остается только встретить его здесь. И я ударяюсь об дверь головой, но боли нет. Реальность смешалась со странными, жуткими образами. Меня одолевает паника, порождаемая страхом. Страхом, что я могу потерять шанс что-то узнать – что-то жизненно важное или наоборот – абсолютно бесполезное. Идефикс. Но мне в любом случае нужно это узнать. Значит, это что-то важное. Значит…
Замок щелкает. Я отскакиваю от двери, и в голове звенит, и вокруг становится как-то пусто, плотность воздуха уменьшается. Дверь приоткрывается.
– Дима? – мужской голос, который я узнаю.
– Ага, - киваю; нервно сглатываю.
– Буянить будешь?
– Не, - шмыгаю носом. – Вы меня… Нет, не знаю, - сажусь на верхнюю ступеньку лестницы.
– Ясно, - отец Лизы выходит, тихо прикрывает дверь и садится рядом со мной; нам едва хватает места на узкой лестнице.
– Мне просто… нужно… знать…
Отец Лизы тяжело вздыхает. Качает головой.
– Нужно?
– Да.
– Хочешь с ней поговорить? Сразу предупреждаю – она не дома, ломиться не надо, - улыбается.
– Вы стали старше.
– Это называется постареть, Дима.
– Нет. Просто стали старше.
– Время такое…
– Ага.
– В общем, сейчас такой период, когда она обычно у подруг ночует. Пару дней. Или у каких-то друзей. Нам уже ее не удержать, сам понимаешь.
– Что с ней?
– Вообще?
– Ну, да.
– Работает. Учиться хотела. Но забросила все. Мы пробовали, так сказать, применить силу. Но она просто уходила из дома. После всего…
– После чего?
Качает головой.
– Пусть она скажет.
– У подруг? – я чуть не плачу от бессилия.
– Блин, - отец Лизы оглядывается
– Где она?
Нервно сглатывает, снова оглядывается.
– Скорее всего, на кладбище. Северный вход.
Я хочу верить, что ослышался, потому что круговорот этой ночи снова начинает обхватывать меня – на этот раз, за горло.
– Где? Зачем?
– Слушай, поищи ее там. А я пойду. Иначе мне хана.
– Спасибо Вам, - бормочу.
– Знаешь, странно, что ты приехал именно сейчас, - уже стоя у двери.
– Сейчас?
– Да, в этот день. Именно в этот. Очень странно. Будто знал. Хотя, не должен бы.
Пожимаю плечами.
– Я приехал еще вчера.
Он уходит. Выхожу на улицу. Жутко трещит голова. На горизонте виднеется протрезвление. А это еще хуже всего, что было до него. Едва волоча ноги, выхожу на проезжую часть. Копаюсь в карманах. Нахожу еще одну тысячную банкноту и стою, вытянув ее в руке, посреди дороги. Один проезжающий мимо «уазик» меня игнорирует. Следующий за ним «логан» останавливается. Отказаться от предложения он не готов, несмотря на мой откровенно усталый вид.
Понимание того, что я не где-то, а на кладбище, отрезвляет меня, как мне кажется, окончательно. Что может здесь делать такая хорошая девочка, как Лиза? Тем более – ночью. Годовщина смерти подруги? Тети? Бывшего жениха? Почему ночью? Чтобы никто не догадался? Жора об этом знал? Ира знала? Кто-то знал?
Прохожу вдоль линии могил. Пробую это направление. Слышу шорох откуда-то со стороны другого ряда. Медленно, стараясь не производить шума от веток и листвы под ногами, двигаюсь туда. Почему-то приходит на ум тот факт, что бывшая моего приятеля с Комендантского, лежащего в клинике, уйдя от него, в конечном итоге, оказалась с внебрачным ребенком на руках в однокомнатной квартире со своей мамашей. Почти как моя бывшая. Но на мне другой ценник. Это бодрит, и я стараюсь держать спину прямо.
«Знаешь, странно, что ты приехал именно сейчас»
Странно.
На скамейке около одной из могил сидит девушка. Тревожно поднимает голову, увидев меня. Столбенеет. Потом вздыхает и отворачивается. Я не могу сдвинуться с места, потому что узнаю ее. Я стараюсь не смотреть на могилу, на памятник, на прочие могилы рядом, хотя успеваю заметить, что они какие-то маленькие по сравнению с прочими. Я смотрю на нее. Узнаю и не узнаю одновременно. Она заплакана.
– Можно?
Она молча кивает, не глядя на меня. Не знаю, зачем я спрашиваю. Все равно подойти ближе я не могу. Стою метрах в десяти от нее. Взгляд соскальзывает с ее лица на ее тело – худое, в белом плаще не по сезону, в белых грязных туфлях. Потом, наконец, мой взгляд уходит к могиле. Маленькой могиле со скромным маленьким памятником. На нем выбиты православный крест и три слова, которые я не могу разобрать. Очевидно, фамилия, имя и отчество усопшего.