Самосожжение

Антропов Юрий

И так как Гей получал от Алины, своей любимой жены, в действительности все то, о чем она писала ему, и знал, что получит все это и завтра, и послезавтра, и год, и много лет спустя, то он и отдавал Алине все эти ее письма без всякого опасения.

Ведь он любил Алину.

Как же он мог не любить ее письма?

По сути дела, эти письма были единственными ценными бумагами Гея.

Вместо облигаций.

И Гей просто-напросто доверял письма Алины самой Алине.

Без всякой расписки.

Без всякого

залога.

Впрочем, залогом была его любовь к Алине и любовь Алины к нему.

Разве не так?

И вот в один прекрасный момент эти письма уже не стали помещаться в коробку из-под печенья.

И Алине пришлось ломать голову над тем, где и как хранить эти письма.

Она отделила для них место в шкафу.

То есть нет, не в шкафу - никакого шкафа у них не было, причем очень долго.

Она отделила это место в кухне, на посудной полке.

Хотя нет. Никакой посудной полки у них тоже не было.

Она отделила это место бог знает где.

Это место было непостоянным, как тайник опытного резидента.

Это место могло быть то под подушкой, то под матрацем, а то и в тазике под несвежим бельем в ванной.

Мало ли где!

Может, наконец, и в шкафу, который все же появился у Алины.

Словом, Алина и сама не заметила, как возник особый секретный отдел.

Но с некоторых пор доступ к письмам был закрыт. Для простых смертных.

Гей оказался, увы, в числе простых смертных.

Алина сказала ему, что от старых писем много пыли.

А Гей был склонен к аллергии, в том-то и дело!

Алина проявила к нему своеобразное милосердие.

Собственно говоря, доступ к письмам потому-то и был закрыт, что самих писем уже не существовало.

Доступ к тому, чего нет, - это абсурд, могла бы теперь сказать Алина, сказать вполне логично, если бы Гей завел запоздалый разговор о выдаче своеобразного разрешения на пользование архивными документами для творческих целей - именно так это называется.

Письма были просто-напросто разорваны Алиной.

Недозволенный акт архивариуса!

Не сожжены, нет, что имело многочисленные аналоги в истории, может, не столь далекой, а потому вроде как входило в обязанность архивариуса - при неких чрезвычайных ситуациях - и, значит, как бы снимало вину персонально с архивариуса, персоны маленькой, подневольной, по сути неперсонифицированной, которой всучить коробок спичек в руки - все равно что по носу щелкнуть.

Не сожжены - разорваны.

А это уже личная инициатива архивариуса.

Попытка заявить о себе как о персоне отнюдь не маленькой, не подневольной, а персонифицированной по высшему разряду.

Шутка ли - разорвать в клочья архив, хотя и семейный, документальное свидетельство многолетней совместной жизни Адама и Евы, давших человечеству двоих сыновей, граждан, солдат, комсомольцев, коммунистов,

строителей коммунизма - именно так это называется.

Разорвать в клочья свидетельство любви, ревности, опять любви и опять ревности, надежды и отчаяния, а потом снова надежды...

И так далее и тому подобное.

Впрочем, совсем не исключено, что Алина, вроде как предвидя попытку Гея воссоздать будущее из прошлого с помощью атомов и молекул, решила своеобразно облегчить ему задачу, чтобы он смог воссоздавать как бы блочным, популярным в современном строительстве - что бы ни строили - методом.

А чуть позже у Гея появилась Красная Папка.

И в нее он стал собирать разные материалы.

Взамен любовных писем.

Такие дела.

Надо сказать, что Гей был добросовестным архивариусом.

Правда, поначалу он складывал в Красную Папку все подряд.

Без глубоко научного и глубоко содержательного анализа.

Именно так это называется.

Поэтому поначалу в Красной Папке оказался текст его выступления на совещании в Западной Сибири.

И он убрал его лишь после того, как Пророков сказал ему с мягким упреком без всякого предисловия:

ТЫ ЧЕГО ТАМ ПОНАПЛЕЛ?

Но даже и теперь, когда Гей старался всякий раз делать глубоко научный и глубоко содержательный анализ каждого нового документа, который поступал на хранение в его Красную Папку, материалы оказались перемешанными до такой степени, что у случайного посетителя архива могло сложиться впечатление, будто часть фотографий, например, может и большая, непременно должна в запасниках находиться, где-нибудь в пыльном темном углу чердака, это еще в лучшем случае, а то и вообще бы сжечь не мешало весь этот хлам, от которого, как сострил однажды Гей, одна только аллергия.

Кстати, ему это сравнение понравилось.

Историческая память, материализованная в аллергию...

Нет, в самом деле, неплохо!
– думал Гей.

В Японии возникло движение, которое получило название ядерной аллергии.

Хорошо бы, думал Гей, такому движению возникнуть во всех странах мира без исключения.

В сущности, самых разных фотографий накопилось в Красной Папке так много, тяжесть их стала до того ощутима, что Гей и сам уже прикидывал, а не сдать ли их в какой-нибудь музей.

Впрочем, для этой цели годился только один музей.

Города Лунинска.

Однако и туда могли принять лишь отдельные фотографии.

Например, ту, где на фоне Гонной Дороги была запечатлена шеренга заезжих, пардон, известных творческих работников с Бээном в центре шеренги.

Кстати, эта фотография в музее Лунинска уже была.

Копирайт. Коля Глянцевый.

Правда, и еще одна фотография из необъятной фототеки Гея оказалась в музее Лунинска.

На ней был изображен обоз переселенцев.