Санькя
Шрифт:
– Что нанесла русская история за тысячу лет, - закончил Сашка в тон Леве, в сотый раз удивляясь нездоровому обилию буквы "с" в русском языке.
– Это отдельный вопрос, Саша, что она нанесла. Очень много для того, чтобы помочь постичь мир, но очень мало для того, чтобы жить в этом мире.
– А мне хорошо живется.
– Да, особенно судя по твоему цветущему виду.
– А я живу не в России. Я пытаюсь ее себе вернуть. У меня ее отняли.
– Одни палачи отняли Россию у других палачей. И неизвестно еще, какие из палачей лучше. Нынешние тебя хотя бы в живых оставили.
– Это вообще неважный вопрос - кто бы оставил меня
– Я готов жить при любой власти, если эта власть обеспечивает сохранность территории и воспроизведение населения. Нынешняя власть не обеспечивает. Вот и вся разница.
– Да здесь, в этой стране, кровь всегда текла непомерно и жутко, Саша, о чем ты говоришь, - развел руками Лева.
– Лева, отстаньте, - Саша неожиданно перешел на "вы", - "всегда текла", а бабы рожали и рожали, и народу ни разу меньше не становилось. Аккурат на всю страну хватало.
– Саша сам удивился, откуда, из какого закоулка детства вылетело это нелепое "аккурат".
– И вот теперь вдруг перестало хватать.
– Потому что рожать надоело!
– всплеснул руками Лева.
– Сколько можно кормить эту ненасытную "русскую идею" своими детьми!
– Только они и думают о русской идее, когда рожать не хотят.
– Саша, не злись, - улыбнулся Лева.
Саша не ответил. Он действительно злился. Сам не зная отчего. От того, что влез в этот спор.
В этот вечер они больше не разговаривали, по крайней мере, об "идеях", но на следующее утро, зацепившись за какую-то новость, из радиоточки прозвучавшую, начали разговор заново, фактически сначала.
Лева острил.
Он говорил, что Россия "теоретически - лошадь, а практически не везет", о том, что "там, где в России начинается совесть, - сразу вступает в силу история болезни", и еще много подобного.
– Нет, ты скажи, есть у вас идеология?
– не унимался он.
– Или вы просто валяете дурака, используя убогий словарный запас всего этого отребья красно-коричневого?
– взывал Лева, немного смягчая улыбкой резкость своих слов.
– Во-первых, они не отребье, Лева, - без улыбки отвечал Саша.
– Во-вторых… а во-вторых, никаких идеологий давно нет… В наше время идеологичны… инстинкты! Моторика! Интеллектуальное менторство устарело, исчезло безвозвратно.
– А как же твои красно-коричневые?
– Ни почва, ни честь, ни победа, ни справедливость - ничто из перечисленного не нуждается в идеологии, Лева! Любовь не нуждается в идеологии. Все, что есть в мире насущного, - все это не требует доказательств и обоснований. Сейчас насущно одно - передел страны, передел мира - в нашу пользу, потому что мы лучше. Для того чтобы творить мир, нужна власть - вот и все. Те, с кем мне славно брать, делить и приумножать власть, - мои братья. Мне выпало счастье знать людей, с которыми не западло умереть. Я мог бы прожить всю жизнь и не встретить их. А я встретил. И на этом все заканчивается.
– Но это анархизм какой-то, - сказал Лева, кажется, вполне довольный ответом Саши.
– Лева, мне просто не хочется тебя обижать, - Саша, до сих пор смотревший в потолок - так ему было легче думать и говорить, повернулся-таки к собеседнику.
– Не хочется, но я скажу. Это не анархизм. Это - предельная ясность. Мне, Лева, предельно ясно, что мы - красно-коричневая партия. Мало того, Лева, вот тот "новый-хорошо-забытый-старый" народ, который ты наделил столькими прекрасными качествами, и трудолюбивый-де он, и добрый, он тоже самый что ни на
– Ему нравится, что вся его история - это смена властью способов пыток?
– здесь уже Лева стал злиться.
– А когда он, этот народ, вконец звереет, он начинает "бить жидов".
– Ой, Лев, ну давай не будем об этом… Русские вообще не знают, кто такие евреи и что они существуют в природе. Еще десять лет назад один из тысячи знал, что Марк Бернес это, оказывается, еврей. И уж тем более Утесов. Антисемиты в России во все времена были либо хохлы… с фамилией, скажем, Гоголь, или, например, Чехов, или Булгаков… либо поляки, с фамилией Достоевский… На худой конец, какой-нибудь Лавлинский… Блок еще, голландец, как о нем говорили, тоже… А теперь еще Куняев, который, скорей, в татарву пошел родом… Остальные антисемиты в России - сами евреи… И вообще мне это неинтересно.
– Так-таки евреи?
– все-таки спросил Лева.
– В крайнем случае, сумасшедшие или неудачники, - миролюбиво согласился Саша.
– А если вся страна состоит из сумасшедших и неудачников?
– не без ехидства поинтересовался Лева.
– Я не знаю, что это за страна… Среди евреев, к слову, неудачников меньше, чем среди русских, а сумасшедших больше.
Лева замолчал, насупясь, и дышал глубоко, через ноздри.
– Дело совершенно в другом, - сказал Саша, решив договорить, раз уж начал.
– То, о чем мы заговорили, тема совершенно наносная, даже навязанная, - здесь Саша чуть не сказал "навязанная вами", - и о ней вообще надо забыть.
– И в чем же дело?
– А дело в том, что есть только родство, и ничего кроме. Понимание того, что происходит в России, основывается не на объеме знаний и не на интеллектуальной казуистике, используя которую можно замылить все, что угодно, любой вопрос, а на чувстве родства, которое прорастает в человеке уже, наверное, в детстве, и потом с ним приходится жить, потому что избавиться от него нельзя. Если ты чувствуешь, что Россия тебе, как у Блока в стихах, жена, значит, ты именно так к ней и относишься, как к жене. Жена в библейском смысле, к которой надо прилепиться, с которой ты повенчан и будешь жить до смерти. Блок это гениально понял - о жене. Мать - это другое - от матерей уходят. И дети другое - они улетают в определенный момент, как ангелы, которых ты взрастил. А жена - это непреложно. Жена - та, которую ты принимаешь. Не исследуешь ее, не рассматриваешь с интересом или с неприязнью: кто ты такая, что ты здесь делаешь, нужна ли ты мне, и если нужна - то зачем, но любишь ее, и уже это диктует тебе, как быть. И выбора в этом случае не остается никакого. Неправда, Лева, когда говорят, что жизнь - это всегда выбор. Все истинное само понятие выбора отрицает. Если у тебя любовь, скажем, к женщине, у тебя уже нет выбора. Или она, или ничего. И если у тебя Родина… Здесь так же…
Саша неожиданно устал. Он даже не догадывался, что может так долго говорить. Мало того, он никогда особенно и не думал о том, что говорил сейчас. Наверное, неформулируемое все это лежало где-то внутри и сразу сложилось воедино, едва случилась необходимость.
Лева в ответ пожал плечами.
Помолчав, он сказал:
– Можно спорить с тем, кто ищет истину, с тем, кто хочет утвердиться в своем мнении, спорить бесполезно.
– Ты ничего не понял, - ответил Саша.
– А ты ничего не сказал. Так и поругались.