Санькя
Шрифт:
Он любил драки, был агрессивен, а скорей, даже жесток. Служил в Чечне, дембельнувшись, устроился в ментовский спецназ, снова поехал в Чечню и накатал пять командировок…
Потом его выгнали из спецназа - в своем родном городе Олег при задержании избил "серьезного человека", брата прокурора города. "Серьезный человек" сам был не прав, но в этом никто разбираться не стал.
Олег обиделся, он вообще был дико обидчив, и, признаться, "союзников" недолюбливал - за то, что многие из них в армии не служили, не хотели "качаться" и вообще вели себя не по-мужски - в его, конечно, понимании. Раскрашивали
Когда же приезжали другие подразделения, его каждый раз забирали за хамство, но он умудрялся такие скандалы устраивать, пока его волочили в машину, что об остальных "союзниках" просто забывали, и они разбредались быстро, сворачивая флаги.
Потом по местным телеканалам показывали злобную морду Олега - как его, вчетвером, а то и впятером, затаскивают в машину с мигалкой. Он был ученый парень - шуму производил много, но по выяснении обстоятельств задержания его штукарство никак не тянуло больше чем на административную статью о "злостном неповиновении". Ну, орал истошно, ну, обзывался. Ну, сгребал в короткие, сильные пальцы землю с газона, куски асфальта и кусты придорожные, пока его, самочинно завалившегося на живот, тащили стражи порядка.
Он умел изобразить истерику, так что казалось, контроля над собой он уже не держит и вообще вряд ли вернется в состояние рассудка. Саша присмотрелся к этим истерикам - и на митингах, и в случайных драках, когда Олег разгонял непереносимое им на дух дворовое быдло, - и понял, что парень этот хитрый. Даже неприятно хитрый, словно зверина последняя. Естественно, мог он быть трезвым и ясным - в любом разговоре, с любым человеком, не подрагивал нервно, в глаза смотрел, отвечал дельно, как в тюрьме, наверное, отвечают при серьезной беседе.
Менял стиль поведения мгновенно, не чувствовал никакой жалости к живому существу - в драке мог пальцы сломать человеку. Ломал как-то - и Саша этот хруст слышал, запомнил.
Ненавидел власть - всю поголовно - и желал премьерам и губернаторам смерти - реальной, физической, желательно оригинальной, не очень быстрой. У него оружие было, у Олега, привез из Чечни, обменял где-то там на бутылку водки. Он сам как-то сказал Саше.
Но Саша имел привычку ничего лишнего не знать, не выпытывать, дабы не носить в голове информацию, которую можно было бы извлечь тем или иным, вполне кустарным способом. Поэтому и не знал, что за оружие, да и осталось ли до сих пор.
Когда впервые речь об оружии зашла - оно еще не было нужно. Теперь пригодилось.
Он созвонился с Олегом и отправился в компании с Верочкой к нему домой - до сей поры только раз у него бывал.
Позвонили в дверь, Олег крикнул, что - открыто. Войдя, Саша увидел Олега возле зеркала -
– Пришел, Сань? И чего встали?
– Олег прикрыл ладонью свое тяжелое хозяйство и махнул другой рукой в сторону комнаты.
– Заходите вон…
Вера, хихикнув, как милый колокольчик, прошмыгнула.
– Ты чего растелешился?
– спросил Саша.
– Мылся, - ответил Олег.
Он и вправду был сырой немного. И холодком от него веяло - холодный душ принимал. Смотрел на рожу свою в зеркало, прыщ, кажется, нашел.
– Вот пакость какая-то вскочила, - пояснил Олег, - не могу от зеркала уйти, пока не изничтожу.
– Ну-ну, - сказал Саша и прошел вслед за Верой. Она сидела тихо, на краешке дивана, улыбаясь, и по улыбке ее Саша понял, что ее впечатлило голое тело мужское, и вообще… ей интересно… и она готова давно, хочет. Только Саша отчего-то не хотел ничего.
Можно было, конечно, хотя бы и с ней, но можно и без этого жить. Он последнее время, с тех пор как грудь немного поджила, по несколько раз в сутки истязал себя, отжимаясь и подтягиваясь, и заметил, как оброс тонкими, жесткими мышцами. Стал худым и твердым. И голова пустой стала, лишенной эха. Никто не откликался внутри ее, ни на одно слово, и воспоминания теплые и детские ушли. Морщился только, если видел целлофановые пакеты - когда мать из них хлеб вытаскивала, вернувшись с работы, и однажды этот пакет мелко порвал гибкими, злыми пальцами на маленькие кусочки.
– Ты зачем это?
– спросила мать.
Он не ответил, конечно. Откуда он знал, зачем.
– Ну что там, с Негативом?
– спросил Олег, войдя в шортах.
Вера мельком глянула ему на область паха, приметил Саша.
– Ничего, сидит.
– Письма пишет?
– Одно… Одно написал. Я Позику звонил. Написал, что все нормально и чувствует себя хорошо. Позик читал мне по телефону. Хорошо, если в письме есть слов двадцать пять. Но, по-моему, там меньше…
Олег кивнул, и даже на его лице мелькнуло что-то отдаленно напоминавшее сожаление.
К кому Олег относился с явной приязнью из местных "союзников", так это к Негативу и к Позику. Чем-то они радовали его. Может, были похожи на армейских его товарищей - самых бесшабашных и забубённых. Тех товарищей, что убиты уже.
Олег, правда, не видел, как Негатив цветы ласкает - может, ему и не понравилось бы. Хотя черт его знает, Олега.
– Пойдем, покурим? В подъезд?
– предложил Саша.
– А я?
– спросила Верочка.
– А ты посмотри что-нибудь. Олег, что у тебя можно посмотреть? У тебя есть собственные фотографии в неглиже и с гранатометом?
В подъезде Саша сразу и напрямую спросил про оружие. Ну, верней, на всякий случай изобразил.
– Ты говорил, что у тебя есть такие штуки, - и показал, как человек стреляет.
Олег мотнул головой.
– Надо?
– Надо, - подтвердил Саша.
– Меня не позовете?
– спросил Олег.
– Не знаю пока.
– А когда надо?
– Например, сегодня.
– Например, пошли тогда, - незлобно передразнил его Олег.
– Пошли, - согласился Саша.
– Верочке сказать чего?