Саспыга
Шрифт:
Травянистый склон плавно спускается к большому ручью, почти речке, — совсем близко, шум воды заглушает шелест ветвей, — и уходит вверх на том берегу, раскидывается вольной поляной до самой каменной стены метрах в трехстах от нас. Уверена: если побродить рядом с ручьем, в траве найдется старый кол, вбитый в землю, чтобы поставить на веревку коня. Так, чтобы был на виду и пил вволю, когда захочет, но к самому костру подойти не мог.
И скалы отсюда видно прекрасно, как и хотелось: несколько отдельно стоящих столбов чуть потолще старых кедров. Большей частью — останцы высотой немногим больше человеческого роста, окруженные грудами скрытых кустарником обломков. Но один поднимается метра на четыре —
…Гречка почти готова, и я вываливаю в нее банку тушенки. Будет тушенка с гречкой: надо хорошо поесть, надо согреться. Радость от спуска прошла, и меня колотит даже у костра в просохшей уже одежде. Я кидаю в котелок хлопья чеснока. Смотрю на нахохленную Асю и добавляю имбиря. Смотрю еще раз, подсыпаю карри. Думаю: толку от этих пакетиков из супермаркета, они для слабаков, хорошо бы еще бухнуть чили. Но тогда, наверное, придется есть одной.
Без чили, впрочем, тоже получается неплохо. Горячая еда изгоняет сковывающий изнутри холод, а его остатки добивает розовато-золотистый отвар с терпким запахом горькой розы. Золотой корень действует не хуже коньяка: глаза Аси начинают блестеть, голос становится громче, и улыбается она чаще и легче. Холод, слабость и страх всегда держатся вместе; стоит согреться и взбодриться — и зудящие, изводящие тревогой вопросы становятся не такими уж важными; если в них не копаться, то, может быть, все устроится. Нарезая корень пластинками и ссыпая его в чайник, я надеялась, что легкая эйфория заставит Асю забыть о воображаемом провале. Верила: завтра мы выйдем куда-нибудь под Альбаган.
(…Позже я буду думать: может, все обернулось бы по-другому, если бы мы обошлись чаем. Усталость не позволила бы Асе лезть ко мне с расспросами. Избавила бы от лишних разговоров, сковала мягким мутным коконом, не дала навредить себе. Но когда в крови вскипают бронзовые розы, спасительной апатии не остается места. Я бы не вспомнила о золотом корне сама — он попался на глаза, когда я переходила ручей, чтобы привязать коней на том берегу. Отливающие металлом корневища, оплетающие камень, такие чистые, умытые бесконечным потоком воды; они так и просились в чайник. Глядя на них, я тут же решила: вот то, что надо, чтобы прийти в себя после кошмарного перевала, задавить назревающую простуду, разогнать невнятную тоску. Прямо как нарочно.
Может, и нарочно, подумаю я потом. )
Выпив половину, Ася аккуратно утверждает кружку на притоптанной траве; с рассеянной улыбкой лезет в карман распахнутого (лето же) пуховика. Вроде бы собирается закурить, но меня охватывает предчувствие беды, и, когда вместо сигарет Ася вытаскивает обугленную куклу, я не удивляюсь — только чую сосущую пустоту под солнечным сплетением. Мы знакомы — по-настоящему знакомы, поход не в счет — четвертый день. Но я уже знаю, что Ася уперта, как старый мерин: можно одолеть ее глухое сопротивление, можно на время стащить с задуманного пути, но рано или поздно она вывернет на ту тропу, которую считает нужной. Зря я не дала сжечь куклу с утра. Мало ли что мне тогда показалось.
— Так вот, насчет саспыги, — говорит Ася, и я с нервным смехом закатываю глаза.
— Да нет никакой саспыги. Это выдумка. Легенда. Сама подумай: откуда в наших краях взяться животному, о котором никто никогда не слышал?
— Так расскажи, — просит Ася. Она мне не верит, и настроение скормить ей придуманную на ходу историю тут же испаряется.
— Давай еще воду поставлю. — Я
— Вы весь поход байки травили, — раздраженно говорит она. — Про бабку Агапку, про девочку с пакетом, про Белого Спелеолога… Ты лично убеждала людей, что бурундуки в голодный год прокусывают туристам яремную вену и высасывают кровь, — под ее суровым взглядом я прикусываю щеки изнутри, едва удерживая глупую ухмылку. — Так в чем проблема? Если это байка — почему ты не хочешь ее рассказывать?
— А зачем? Я тебя развлекать уже не обязана, — огрызаюсь я. — Это не для туристов. Для внутреннего употребления, понятно?
— Понятно. Так и вижу, как вы с Геной и Константином сидите кружком и сказки друг другу рассказываете. И Александр тут же, внимает… Картина достовернее некуда.
Я невольно усмехаюсь: да уж, картина. Горелая кукла уютно устроилась на Асиных коленях и тоже как будто ждет, когда я заговорю. Я думаю: какой смысл пытаться впихнуть саспыгу в слова? В лучшем случае будет непонятно, в худшем — выйдет вранье. Думаю: Ася тоже решила, что слова никуда не годны, и вот мы здесь.
— Ну, зачем утрировать, — неохотно бормочу я. — Там кто-то упомянул, там — пошутил, там — спьяну подробностей добавил… Ну саспыга. Животное такое. Очень редкое, десятками лет может не попадаться. Хитрое, быстрое и почти невидимое — сливается с камнями. Не опасное, не в этом дело… Она морочит, понимаешь? Стоит оказаться рядом — и крыша едет, перестаешь понимать, кто ты, где ты и зачем. Видишь всякое… нехорошее. Очень трудно добыть.
— Что значит «добыть»? — перебивает Ася.
— Убить и съесть, — сухо объясняю я. Ее рот округляется маленькой буквой «о», и ноздри над ним как две точки.
— Зачем?
— А затем, что, во-первых, вкусно, ничего вкуснее не бывает. А во-вторых — ну, она вроде как удачу приносит. Типа кто саспыгу ел — тот от всех печалей освободится, так говорят…
— А это точно хорошо? — с сомнением спрашивает Ася, и я пожимаю плечами. — Извини, но звучит как описание наркоты. И вообще, камень по башке тоже освобождает…
Я снова пожимаю плечами. Отпиваю остывший чай, смачивая пересохшее горло.
— А дальше? — спрашивает Ася.
— Что — дальше? Просто вот такая саспыга. А ты что, сюжета хотела? Драмы?
— Я хотела понять, чего ты так боишься.
Она вздыхает, наклоняется к костру, сдвигает к центру прогоревшие посередине сучья. Поддергивает рукава, чтобы не мешали, и я вижу на ее покрытых гусиной кожей запястьях багровые полосы расчесов. Думаю: она не хотела ничего объяснять, и вот мы здесь.
— Ладно, — говорю я и сглатываю. В горле опять сухо. — Ладно. Есть приметы… ну, чтобы узнать, что она ходит где-то рядом. Приметы… — Я прикрываю глаза. — Людей вдруг в тайге забывают ни с того ни с сего. Мертвые кони к табуну прибиваются как ни в чем не бывало. — Я моргаю, глядя в огонь. Не хочу видеть ее лицо. — Люди всякое странное творят… Знаешь, с твоей группой Санька должен был идти, но он ногу повредил — устроил ночные скачки с Генкой по пьяни. Очень тупо. В общем-то, даже для них странно.
— Страннее, чем наши кони, — с серьезным видом кивает Ася, и у меня вырывается смешок. — Мертвецы воскресают? — почти деловито спрашивает она, и я мотаю головой.
— Нет, такого не слышала. Мертвец, уж извини, на твоей совести… — я осекаюсь, почувствовав короткое головокружение.
(…на кровати в своей комнатушке в «Кайчи», в руке надкусанное яблоко — Аркадьевна вчера привезла снизу целый ящик. От мокрых волос пахнет шампунем. Экран телефона светит в глаза. Надо отправить сообщение, я тороплюсь, пока туристы не доели остатки трафика, но не могу набрать текст, какие-то проблемы с раскладкой, и я, суетясь и все больше раздражаясь, копаюсь в настройках…)