Саспыга
Шрифт:
— Только выглядит как намек, — вздыхает она и глубоко затягивается.
— Да ну, какие намеки, — неубедительно бормочу я.
Ася поводит плечом: не старайся. Ее лицо постарело и даже как будто уменьшилось. Складки там, где с утра были только намеки на морщинки, придают ей обреченный вид. Словно буран вытянул мясо из-под кожи. Как будто съел его.
— В конце концов, мы живы, — почти шепотом говорю я. Не хочу признаваться себе и совершенно точно не хотела бы говорить об этом с туристами, но то, что мы живы, сейчас вовсе не подразумевается само собой.
Ася слабо улыбается в ответ:
— Ты, кстати, зря орала на Панночку, что он дебил. Все он соображает. Просто он этого и
— Разрядить телефон? — спрашиваю я, но Ася на сарказм не реагирует.
— Нет, — она серьезно качает головой. — Убить нас. Вернее, меня. А ты бы просто за компанию…
— Хорошо же ты о нем думаешь, — поражаюсь я, а потом вспоминаю испачканный кровью камень и думаю: просто судит по себе. Или это я все еще цепляюсь за пределы нормальности, а она вылетела за них давным-давно? — Зачем ему? — устало спрашиваю я. — Из мести? Не доставайся же ты никому?
— Да какая месть, — отмахивается Ася. — Сама подумай: он же хочет быть со мной, а как? Он мертвый, я живая… наверное… — Она затягивается. Закашливается, толчками выпуская дым из ноздрей. — Может, лучше бы и убил, — глухо говорит она, глядя в пустоту перед собой, и я понимаю, что она видит раздавленного птенца.
— У тебя паранойя разыгралась, — говорю я. — Смотри: погода налаживается. Завтра уже выберемся в знакомые места. Вернешься к цивилизации и будешь решать проблемы нормальными человеческими способами… — Ася морщится, но молчит. — А я помоюсь горячей водой. — Стоит только представить, и по телу пробегают мурашки наслаждения. Какой будет кайф… Ася чуть насмешливо фыркает, но ее усмешка тут же увядает.
— Может, у меня и паранойя, — говорит она, — но это не значит… — Она машет рукой. — Мне страшно, — тихо говорит она. — Я тебе верю, но мне очень страшно. — Она тихонько качает головой. — Это было испытание…
— Это был буран, — перебиваю я, и она улыбается почти сочувственно. — Обычный буран, мы, блин, в горах вообще-то…
— Это было испытание. И я его не прошла. Я повернула назад…
— Не ты, а Суйла.
— Брось. Я окоченела, впала в апатию и перестала им управлять. Я сдалась. И спасибо, что ты меня нашла и притащила сюда, но, боюсь, это не засчитывается.
— Кем не засчитывается? — безнадежно спрашиваю я, и она снова улыбается терпеливо, как ребенку, говорящему за свою любимую игрушку. — Завтра выйдем к Ложе, — упираюсь я. — Оттуда, если задниц не жалеть, можно за день до базы дойти.
— Здорово, — вяло говорит Ася. Внимательно рассматривая долину у нас под ногами, копошится пальцами под рукавами, а потом, вынув руки из-под куртки, пускает по ветру серые катышки.
…Пора ехать дальше, но меня что-то держит, какое-то забытое дело. Перебираю в уме: подпруги подтянуты, химзащиты привязаны, в кусты сбегано. Что еще?
— Ты, наверное, хочешь камень разрисовать, — говорит Ася. — Давай, я подожду.
Я с недоумением прислушиваюсь к себе и понимаю: и в самом деле хочу разрисовать камень, так хочу, что готова потерпеть с костром и едой.
Я думаю, что это будет куропатка с птенцами, но вместо этого рисую двух коней, упрямо шагающих против белых завитушек бурана. Внизу остается много места, и, подумав, я пририсовываю согнутые ветром маки.
Никаких намеков.
Тропа спускается через лес — узкая, но удобная и мягкая. Приходится нырять под ветки, приходится продираться через кусты, обходя свежий бурелом, — но для звериной тропы, натоптанной по теневому склону, спуск удивительно прост. Нежный свет пробившегося сквозь тучи солнца, запах смолы и черничных листьев, призрачный блеск паутинок, нависающих над тропой. Добрая, уютная тропа. Я так расслабляюсь, что почти забываю, где мы и почему, возвращаюсь
— Смотри, медвежьи следы, — говорю я. — Совсем свежие — спустился прямо перед нами, уже после дождя.
Ася склоняется в седле, рассматривая отпечатки.
— Ух ты! — восклицает она. — Ой…
— Вот именно — ой, — киваю я. — Возьми повод покороче — если он окажется рядом, конь может испугаться.
— Но ты не боишься, — удивленно говорит — не спрашивает — Ася.
— Опасаюсь. Но вряд ли он к нам полезет, мы шумим и пахнем дымом.
Я и в самом деле не тревожусь. Может, потому, что медведь один и взрослый, не мамка с торбачкaми. А может, мои запасы страха закончились.
— А саспыги боишься, — и снова утверждение. Я вздрагиваю, задираю плечи, будто хочу защититься, и Караш спотыкается на корне, сбитый с толку неверным движением повода. Расслабилась — получай. Я начинаю злиться.
— С чего ты взяла?
— Не слепая, — отрезает Ася. — Что это такое вообще — саспыга?
— Животное.
— Это ты уже говорила. Что-то не слышала я о таких животных…
— А ты зоолог? — в вопросе столько яда, что самой тошно. Но Ася не успокаивается.
— Не морочь мне голову! — тонким сердитым голосом восклицает она. — Все время ты уворачиваешься! Я хочу знать, что это за животное такое, если медведя ты просто опасаешься, а саспыгой этой спьяну бредишь и во сне орешь. — Отстань, думаю я, ну пожалуйста, отстань. Но она не успокаивается: — Я уже, извини, пописать боюсь отойти, вдруг из кустов выпрыгнет!
Смешно, но я чувствую себя оскорбленной. Предположение, что саспыга может выпрыгнуть из кустов, как монстр из дешевого триллера, приводит меня в ярость. Я оборачиваюсь к Асе, открываю рот, чтобы врезать — всего лишь словами, но врезать от души, прямо в это недовольно надутое личико (сейчас Асина гримаска как раз такая, какая бывает у съеденных первыми киношных блондинок). Я набираю в грудь воздуха — и с шумом выпускаю, обнаружив, что, как бы я ни хотела наорать на нее, сказать мне нечего. Я даже не смогу объяснить, почему ору, — выйдет или непонятно, или вранье. Не хочу я ничего говорить. Я отворачиваюсь — как раз вовремя, чтобы придержать Караша, пока он переступает через корни, — но Ася так выжидательно смотрит мне в спину, что свербит между лопатками. Деревья расступаются, и черничник под копытами сменяется травой.
— Смотри, стоянка! — почти ликующе выкрикиваю я.
8
Среди туристов с наибольшим энтузиазмом собирают золотой корень мужчины средних лет, склонные к гипертонии. В кварцитовых жилах часто содержится золото. Саспыгу нельзя подстрелить издали.
Здесь много лет никого не было. Заросшую стоянку легко пропустить, но место самое подходящее, да и я, наверное, неосознанно высматривала следы — просто чтобы отвлечься, отгородиться от Асиных вопросов. Поэтому я сразу замечаю темное пятно молодого иван-чая в разнотравье. Кипрей растет на горельниках, рядом должны быть обугленные молнией обломки погибшего дерева, откуда еще взяться огню, — но ничего подобного я не вижу. Нависающий рядом кедр жив и даже не поврежден, а куртина иван-чая слишком маленькая и слишком круглая, поэтому я становлюсь внимательнее. Замечаю сухие палки рогатин, скрытое в траве кольцо закопченных камней, небольшую перекладину-туергу, аккуратно прислоненную к стволу. Подтесанное бревно, за которым, как спинка аляповатого дивана, пышно цветут два куста пионов. Похоже, Андрей Таежник любил пионы. Интересно, знал ли он об этом или обустраивал стоянки, не понимая, как их выбрал?