Сайтин: Измена

Черри Кэролайн Дж.

«Боже, – испугался юноша, – он не выдержит! И все они увидят…»

– Мне уже обо всем рассказали. А потому можешь ничего не говорить. Пожалуйста…

Джордан сделал глубокий вдох и снова попробовал объясниться:

– Джастин, хочу, чтобы ты знал, почему я так поступил. Ари захватила больше влияния, чем положено в этом мире. Я действовал точно так же, как если бы пытался исправить бракованную обучающую ленту. Я ни в чем не раскаиваюсь и не буду каяться. Такое решение считаю вполне логичным. Теперь Ресион обрел нового начальника, а я получил долгожданный перевод – там Ари уже не станет вмешиваться в мою работу и выпускать в свет мои труды под собственным именем

только потому, что она в них что-то подкорректировала. Я свободен. Жаль только… Жаль, что все получилось именно так. Из меня вышел хороший ученый, но неумелый слесарь. Так сказали следователи. Я поднял давление в системе, а они отследили все через систему слежения.

Начало тирады было произнесено с неподдельным гневом, от которого у Джордана дрожал голос. Но под конец Джордан взял себя в руки и отбарабанил слова, точно заученную роль, которую сыграл как заправский актер. И Джастин был очень благодарен отцу за это спокойствие – особенно, когда настал его черед говорить.

«Знаю, что это твоих рук дело», – едва не вырвалось у него. Но, решив не рисковать, он выпалил невинное: «Я люблю тебя».

И едва не потерял самообладание. Юноша закусил губу с такой силой, что почувствовал солоноватый привкус крови, а затем увидел, что и отец стиснул зубы.

– Не знаю, разрешат ли мне писать тебе, – уронил Уоррик-старший.

– Я обязательно напишу.

– Не знаю, будут ли твои письма попадать ко мне, – вымученно улыбнулся ученый. – Они полагают, будто с нас достаточно приветствий типа «Здравствуй, как там у вас с погодой?»

– Я все равно напишу.

– Они уверены… Уверены, будто не обошлось без сговора. Но ведь это не так. Сынок, клянусь, что это не так. Никто больше не был посвящен – да и не должен был ничего знать. Но кое-кто все равно испугался. Ведь Ариана для них прежде всего – политик. Именно потому она и считалась важной фигурой. Для людей она в первую очередь политик, а не ученый. Им не понять, что чувствует исследователь, когда кто-то бесцеремонно присваивает твой труд и переделывает его до неузнаваемости. Они просто не подозревают, о каком нарушении этики идет речь…

«О нарушении этики, – мысленно повторил Джастин. – Боже, ну конечно, он работает на публику. Сначала была тирада для Комитета, затем – скрытое сообщение для меня. Но если он станет болтать и дальше, они обо всем догадаются».

– Я люблю тебя, – повторил вслух юноша. – Больше всего на свете.

И раскрыл объятия; игра завершилась, актерам полагалось обняться. И даже поплакать.

Теперь он уже не увидит Джордана. И не услышит о нем.

Возможно, уже никогда.

Юноша сделал несколько шагов, точно робот. И заключил отца в объятия. Отец тоже обнимал его – долго-долго. Джастин прокусил губу, ибо только боль помогала ему держать себя в руках. Отец плакал – юноша отчетливо ощущал его безмолвные рыдания. Но, с другой стороны, это же и поможет отцу. Возможно, они вели себя перед камерами как подобает. Эх, расплакаться бы! Но по какой-то причине юноша сохранял бесстрастность – точно онемел, – хотя чувствовал боль в губе и привкус крови.

А вот Джордан сыграл свою роль не вполне естественно – говорил слишком хладнокровно, слишком опасно. Не следовало этого делать. Ведь видеозапись могли прокрутить в выпуске новостей. Посмотрев ее, люди могут испугаться, подумать, что Уоррик-старший свихнулся, уподобился переступившему роковую черту альфа – двойнику Бок. И потому его могли не допустить к обещанной работе.

Юноша едва не закричал: «Он лжет, мой отец лжет!» Но Джордан как ни в чем не бывало продолжал держать сына в

объятиях. Он сделал все так, как хотел. Ведь Джордана не держали целую неделю под замком. Он беседовал со следователями и знал, что рано или поздно вырвется из Ресиона. Джордан ловко играл свою роль, играл, как отменный психолог, ибо на самом деле собирался отправиться в сенатский комитет и в конце концов добиться своего; возможно, это помогло бы не обнародовать только что сделанную видеозапись, ведь работа Джордана была слишком нужна военным и потому военные могли бы заставить замолчать кого угодно.

– Закругляйтесь, – раздался голос Денниса.

Джордан нехотя отпустил сына, и Най тотчас увел Джастина.

Тут-то Джастин и дал волю слезам. Едва дверь захлопнулась, юноша прислонился к стене и заплакал навзрыд. Он плакал до тех пор, пока не заболел живот.

12

Он думал, что потрясений больше не предвидится.

Но у дверей госпиталя его встретил Петрос Иванов. Приняв Джастина у охранников из службы безопасности, врач повел его в палату к Гранту.

– Как он? – выдохнул Уоррик-младший перед тем, как оба вошли в палату.

– Не очень, – признался эскулап. – Я собирался тебя предупредить. – Иванов говорил что-то еще, твердил, что Гранта опять хотели допросить; и как он впал в шоковое состояние; как его каждый день выносили в сад в кресле, как ему делали массаж и купали, как лечили, ведь Деннис все время твердил, что не сегодня-завтра зайдет Джастин – и потому они боялись снова допрашивать Гранта, поскольку он и так находился у последней черты, а они думали, будто существуют какие-то запрещенные кодированные слова, не внесенные в психорегистратор.

– Нет, – отрезал юноша прежде, чем распахнуть дверь в палату. Ему захотелось убить Иванова. Бить до тех пор, пока врач не превратится в кровавое месиво, а потом проделать то же с его подручными и в конце концов добраться до Ная. – Нет, кодированных слов нет. Проклятие, я ведь сам пообещал ему, что приду! Вот он и ждал.

И продолжал ждать. Сейчас, ухоженный и причесанный, он выглядел отменно – если бы только не знать, что Грант не способен передвигаться самостоятельно. И потерял в весе, что называется, кожа да кости. Да и глаза выглядели мертвенно-стеклянными. Взяв брата за руку, Джастин первым делом отметил полное отсутствие привычной гибкости мышц.

– Грант, – позвал он, опускаясь на краешек кровати. – Грант, это я. Все в порядке.

Грант даже не моргнул.

– Выйдите, – бросил Уоррик-младший Иванову, бросив короткий взгляд через плечо и уже не заботясь о приличиях.

Врач вышел.

Нагнувшись, Джастин осторожно отстегнул смирительные ремни, удерживавшие больного на койке. Мимоходом юноша отметил, что брат держится спокойнее, чем он ожидал. Приподняв его руку, он уложил ее поперек груди, чтобы можно было сесть более удобно, потом поднял изголовье койки. И двумя пальцами повернул лицо Гранта к себе. Голова повернулась без сопротивления, точно принадлежала не живому существу, а манекену. Веки больного затрепетали.

– Грант, это я, Джастин!

Снова подрагивание век.

Джастин с ужасом поймал себя на мысли, что в какой-то миг заподозрил, будто брат мертв. А еще раньше был даже уверен, что обнаружит в госпитале полутруп, которому уже не поможет никакое лечение. И в душе подготовился к худшему… Через пять минут после того, как Уоррик-младший переступил порог палаты, его надежду на выздоровление брата незаметно сменило предчувствие его гибели. Круг замкнулся.

Джастину стало страшно. Если Грант умрет, ничего более страшного случиться уже не может.