Счастье Раду Красивого
Шрифт:
* * *
Наверное, Бог действительно хотел, чтобы я не попал в плен к молдаванам, потому что Он не дал мне приблизиться к месту недавнего сражения - послал вестника с предупреждением.
Рассвет был ясным, и это помогло нам увидеть неподалёку, на границе бурого распаханного поля и чёрного осеннего леса, маленькую деревушку - десяток домиков из бруса, крытые дранкой.
Постучавшись в крайний дом, мы смогли расспросить, где находимся. Так нам стало понятно, в которой стороне находится лагерь и как к нему лучше
– Если это молдаванин, он сейчас развернётся и поскачет прочь, - сказал Стойка, поэтому мы образовались, когда всадник не развернулся. Правда, прибавить ходу в нашу сторону он также не спешил, и мы насторожились.
Начальник моей охраны, поскольку среди полутора сотен воинов, оставшихся со мной, были и его люди, отправил одного из этих людей посмотреть, почему неизвестный всадник ведёт себя так.
Впрочем, всё объяснялось просто - всадник был почти в беспамятстве из-за ран, и внимания хватало только на то, чтобы следить за конём, который всё норовил свернуть к обочине и начать пастись.
Раненый заметил нас только тогда, когда мы окружили его, и конь под ним остановился. Я помню, как он поднял голову, и стало видно лицо, покрытое запёкшейся кровью. Затем этот человек попытался разлепить веки и оглядеть нас, но почти ничего не видел.
– Кто вы?
– спросил он, наконец.
– Не молдаване, - ответил Стойка.
– А!
– протянул раненый.
– Вы тоже спаслись?
– Лагерь захвачен?
– спросил Стойка.
– Да, - ответил раненый.
– Там всё разгромлено.
– А много ли убито наших людей? Много ли в плену?
– Не знаю, - ответил раненый.
– Ты видел, кто ещё успел спастись?
– продолжал спрашивать Стойка.
– Не видел. Было темно, - ответил раненый, всё так же глядя на нас почти не видящими глазами.
– Братья, дайте пить.
Стойка снял с пояса фляжку, в которой, судя по малым размерам, была не вода, а затем повернулся ко мне:
– Нам нужно возвращаться в Букурешть. Армию мы уже не соберём. Она рассеяна. А даже если и соберём тысяч десять, это не в счёт. Это не поможет нам одолеть Штефана, а вот он может взять тебя в плен.
Меж тем раненый отхлебнул из фляжки, вложенной ему в руку, но против ожидания не закашлялся.
– Не бросайте меня, братцы, - проговорил он.
– Если не смогу ехать, привяжите к седлу. У молдаван мне смерть. Они меня добьют. Гореть им в аду! Они и вчера никого не щадили. Не просто били нас, а убивали, как будто сам Штефан приказ отдал никого не щадить.
– Если Штефан не хочет брать пленных, значит, он намерен продолжить поход, - заключил Стойка.
– Это значит, Штефан скоро придёт под стены Букурешть. Надо спешить.
– Хорошо, - без всяких возражений ответил я.
– А как быть с раненым?
– Если что, привяжем его к седлу, как он просит, - последовал ответ.
– Государь, главное, чтобы тебе в плен не попасть.
–
– вдруг встрепенулся раненый и снова начал крутить головой, силился разлепить веки.
– Государь!? Да как же ты допустил, чтобы с нами вот это всё случилось!? Государь, ведь у нас такое войско было! Такое войско! И проиграли... Как же так-то!? Как!?
Я не знал, что ответить, а Стойка решительным движением забрал назад свою фляжку и небрежно произнёс:
– Не обращай внимания, государь. Он захмелел.
* * *
Стойка настаивал, чтобы мы ехали быстро, потому что продолжал беспокоиться, как бы Штефан не отправил свою конницу за нами в погоню:
– Государь, если ты попадёшь в плен, это будет совсем плохо. Тогда мы потеряем всякую надежду избавиться от молдавской напасти.
Я соглашался, потому что теперь твёрдо знал, что с этим человеком надо соглашаться, но порой мне хотелось попасть в плен, ведь тогда не пришлось бы думать о том, как я вернусь в Букурешть и буду вынужден сказать всем, что проиграл. "Как я скажу это?
– мелькала мысль.
– Как буду смотреть людям в глаза?"
Конечно, Милко не стал бы меня укорять. Возможно, и жена не стала бы, но остальные... Казалось стыдно предстать даже перед Рицей, хотя с чего бы мне бояться укоров своей десятилетней дочери. И всё же я не хотел видеть её взгляд, когда она воскликнет: "Отец, ну как же ты?!" А другие люди из моего окружения промолчали бы, но подумали бы так же.
Я и сам не мог понять, как такое случилось. Как я мог упустить победу, которая сама шла в руки!? Если бы я не промедлил те два дня, сейчас Штефан оказался бы на моём месте - спасался бы бегством.
Все мои страхи и сомнения, которые ещё недавно казались такими неодолимыми, теперь представлялись блажью. Я упрёкал самого себя: "Почему ты не переборол эти страхи? Почему? Неужели это было так сложно? Следовало сказать всего одно слово - "нападаем", но ты неизменно повторял "подождём". И вот итог!"
Я сам покаянно склонял перед собой голову и отвечал, что, как видно, всему виной прошлая жизнь. Меня слишком хорошо научили уступать, подчиняться и бояться чужого гнева. Разумеется, это не могло служить оправданием, ведь если я понимал, в чём дело, то мог и противостоять этому. Но не противостоял. Или противостоял недостаточно. Ведь меня никто не заставлял идти в бой. Достаточно было лишь позволить это другим, а я не позволил. А в итоге вынужден был бежать прочь из своего лагеря.
Иногда мне представлялся Хасс Мурат - как он после неудачного нападения на лагерь Узун-Хасана в страхе скачет к Евфрату. Неужели страх перед вражескими воинами оказался сильнее стыда? Мне, наверное, было бы стыдно предстать перед Мехмедом и сказать, что я глупо проиграл. Лучше уж оказаться в плену. А Хасс Мурат решил, что плен хуже. Но зато этот юноша не побоялся напасть на врага, а я побоялся. Я хотел быть умнее, но в итоге оказался глупее. Как горько и стыдно было сознавать это!