Счастье Раду Красивого
Шрифт:
Стойка, мчавшийся слева от меня, пронзительно свистнул, а затем стал кричать:
– Дорогу! Дорогу! Братья, разойдись!
И вот мой конь со всего размаху ударился грудью в молдавский щит, но обладатель щита, конечно, не смог устоять на ногах, упал навзничь, а конь продвинулся чуть дальше. Вот справа мелькнуло искажённое яростью лицо, но прежде, чем я успел о чём-либо подумать, моя рука с мечом сама нанесла удар со всего размаха. Послышался стон, и лицо исчезло, а теперь справа оказался начальник моей личной охраны,
– Государь, будь вровень с нами, не выбивайся из строя, - сказал он.
– Убьют же.
Слева от меня по-прежнему находился Стойка, сосредоточенно теснивший молдаван, и следивший, чтобы его конь шёл вровень с моим. А затем я увидел, как у меня из-за спины в молдаван летят зажжённые факелы - те самые факелы, которыми мои конники только что освещали мне и себе путь.
Каждый факел, вращаясь и вычерчивая в воздухе огненную спираль, падал на головы молдавского строя. Строй был так плотен, что никто не мог увернуться, а вслед за факелами летели стрелы. Слышались крики и проклятия, скрежет доспехов, храп и ржание рассвирепевших коней, а натиск молдаван меж тем становился всё слабее. Это и была наша цель, брешь в укреплениях моего лагеря закрывалась.
Я видел, как мы приближаемся к границе укреплений. Вот и она. Казалось, пора остановиться, чтобы не оказаться среди врагов, но не получалось: только попробуешь повернуться, как тут же из-за стены молдавских щитов в тебя целится пика. Одну из таких Стойка перерубил, другую вырвал и тут же метнул вперёд куда-то в темноту, которая начиналась в десятке шагов от нас.
Факелы, которые были в руках у конников, следовавших за мной, давно закончились, улетели, поэтому стало заметно темнее. И всё же я видел, что мы уже за пределами лагеря. Снова послышался свист стрел, но теперь эти стрелы летели не откуда-то у меня из-за спины. Они летели в меня.
– Господин, закройся, закройся, - засуетился начальник моей личной охраны, подавая маленький круглый щит, до этого висевший у меня на седле справа.
В щит почти сразу вонзилась стрела. Другая со звонким стуком отскочила от шлема.
Молдаване отступали всё дальше и в то же время окружали нас. Теперь они, не стеснённые границами бреши, оказавшиеся на открытом пространстве, уже не стояли так плотно друг к другу, их строй поредел.
– Надо пробиваться, господин, - громко сказал мне Стойка, также закрываясь щитом.
– Если развернёмся, они нас перебьют, - ответил я, думая, что боярин предлагает вернуться в лагерь.
– Не назад пробиваться, а вперёд, - пояснил он.
– Но как же? Куда?
– Прочь от молдаван. В темноте они нас быстро потеряют, даже если пошлют погоню. Нам главное пробиться сквозь их строй.
– Но ведь наш лагерь...
– Они либо выстоят без нас, либо будут взяты, а мы уже ничего не можем для них сделать.
Я ещё не успел ответить, а Стойка уже пришпорил своего коня и крикнул:
–
Мой конь сам поднялся в галоп, и вот все мы, полтораста человек, понеслись сквозь темноту, кое-где озаряемую молдавскими факелами. Иногда я различал отдельные лица врагов, или багровые блики на их шлемах, но по большей части не столько видел, сколько чувствовал, как мы разрываем их строй. Мой конь несколько раз наталкивался на некие препятствия, которые, судя по всему, были людьми, и сметал их. Кто-то пытался выставить вперёд копьё, но мой конь, взяв чуть вправо, обогнул препятствие, так что острие чиркнуло меня по сапогу, а через мгновение я услышал вскрик человека, оказавшегося под копытами.
Через несколько минут стало ясно, что препятствий больше нет, и огней вокруг - тоже. Только белая яркая луна освещала землю, а мы строем мчались по дороге, ведшей неведомо куда.
Так продолжалось около получаса, а затем мы остановились и прислушались.
– Погони нет, - произнёс начальник моей личной охраны.
– Но лучше нам не останавливаться. Как рассветёт, станет ясно, где мы. Тогда и решим, что дальше. Верно, государь?
Я не ответил, а повернулся влево, к боярину, который ещё недавно назывался начальником конницы, а теперь вряд ли мог так называться, потому что от конницы осталось всего полтораста всадников.
– Стойка, - обратился я к нему, - как думаешь, есть надежда, что молдаване не взяли лагерь?
– На всё воля Божья, государь, - ответил тот, чтобы не отвечать "надежды почти нет".
Я почувствовал ком в горле и, сглотнув, произнёс:
– Прости меня.
– За что, государь?
– Надо было тебя слушать, надо было. Теперь я понимаю, что последние два дня сам Бог говорил со мной твоими устами. Он хотел мне помочь, а я не слушал и вот теперь наказан поделом.
– Под конец ты всё-таки стал слушать, - мрачно улыбнулся Стойка.
– Когда я сказал, что нам надо бросить лагерь, ты послушал. Поэтому ты сейчас не в плену у Штефана.
У меня вдруг мелькнула догадка:
– А ты ведь ещё тогда, когда я только сказал тебе про закрытие бреши, знал, что моя затея пустая. Да? Ты знал, что вернуться в лагерь нам не дадут и что надолго закрыть брешь мы не сможем. Ты знал, но не стал мне говорить, чтобы не терять время. Поэтому так посмотрел на меня тогда?
– Нет, государь, - ответил боярин, - когда я услышал про закрытие бреши, то подумал, что это ты хорошо решил. И мне не было известно наверняка, сможем ли мы вернуться. Я подумал, что даже если не сможем и бросим лагерь, но напоследок сделаем полезное дело. Может, это и впрямь поможет. Чудеса случаются.
– Надеюсь, что Бог всё ещё говорит со мной твоими устами, - сказал я, а затем повернулся к начальнику моей личной охраны: - Мы не должны слишком удаляться от войска. Поутру я должен узнать, что с ним стало.