Счастье Раду Красивого

Лыжина Светлана

Сидя на тюфяке посреди комнаты, я внимательно оглядел всех. Они сидели на коврах вокруг меня и слушали, а теперь большинство слуг опустили глаза:

– Прости, господин, но мы уедем. Ты был добр к нам, хорошо платил, мы с радостью тебе служили, но у нас жёны, дети. Нам надо заботиться о них, нам нельзя умирать.

– Уезжайте, - кивнул я.
– Я же сам отпускаю вас. Зачем вы оправдываетесь? Это мне надо говорить вам "простите". Я знаю, что в минувшие годы порой вёл себя безрассудно и в своём безрассудстве думал только

о себе, подвергая опасности всех вас. Наверное, вам и теперь кажется, что я веду себя неразумно? Но в этот раз всё по-другому, потому что ваш господин о вас не забыл, вы из-за меня не пострадаете.

Ответом мне было молчание, но стало ещё очевиднее, что челядинцы смущены и чувствуют вину.

– А мы не поедем, - сказали двое слуг, которым было больше всего лет.
– Мы останемся, господин, ведь никто не знает, как дело обернётся. Если тебя опять посадят в Семибашенный замок, кто-то должен будет о тебе позаботиться.

Я знал, что у одного из этих слуг жена умерла, а дети уже давно выросли. Второй же никогда не был женат, и никто не ждал его.

– Оставайтесь, - кивнул я, а сам ждал ещё одного решения.

Это решение должен был принять Милко, но что бы тот ни решил, я намеревался отослать его. Обидится? Ну и пусть!

– Я тоже останусь, - сказал он.

– Зачем?
– возразил я.
– Уезжай. Ты ничем здесь не поможешь.

– Я хочу с тобой быть, господин.

– А я приказываю тебе уехать.

– Нет, - мой возлюбленный мотнул головой и хотел ещё что-то сказать, но я не собирался продолжать этот спор в присутствии слуг: поднялся на ноги, подошёл к Милко, взял его за локоть, заставил встать и потащил в другую комнату.

– Зачем ты упрямишься?
– тихо спросил я, закрыв двери, чтобы никто нас не слушал.

Уже давно наступила ночь, и в комнате было темно, ведь почти все светильники оказались отнесены в соседнее помещение, где состоялось собрание. Там, где я теперь находился с Милко, осталась одна лампа и она почти не давала света, но мне вдруг показалось, что в темноте легче разговаривать:

– Милко, ты должен меня слушаться.

– Это не упрямство, - послышалось в ответ.
– Я люблю тебя, господин, и хочу остаться с тобой.

– Зачем?

– Разве нужна ещё причина?

– Я же сказал, что ты ничем мне не поможешь, если что. Но ты можешь испытать на себе гнев султана. Можешь даже умереть. Ты хочешь, чтобы я винил себя за это?

– Господин, в этом не будет твоей вины, потому что это моё решение.

– Нет, будет, потому что я старше и опытнее. И я знаю, что позднее ты пожалеешь, если останешься.

– Не пожалею, господин. Даже если придётся умереть. Не пожалею, если вместе с тобой.

– Поверь, на свете очень мало людей, достойных, чтобы за них умереть.

– Ты - один из них!

– Нет.

– Да.

– Но ты ведь не хочешь умирать, Милко.

– Ты

тоже не хочешь, господин.

– Мне придётся, потому что я не могу обречь своих сыновей на ту участь, которая когда-то выпала мне. Пусть лучше султан меня убьёт, но я не скажу своим детям: покоритесь султану. Вместо этого скажу им обратное: чтобы они ни в коем случае не покорялись. А если они покорятся ради меня, то не приму такой жертвы.

– А если они всё же покорятся?
– спросил Милко.
– Покорятся не ради тебя, а ради себя?

– Это их выбор. Но я не буду указывать им этот путь и говорить, что он верный. Султан меня не заставит. Ты, наверное, не понимаешь моего упорства. Ты, наверное, думаешь, что лучше бы я покорился, и все были бы живы, и я даже получил бы от этого выгоды...

В темноте я не видел выражения лица своего собеседника, поэтому подумал: "Вот, как он может меня погубить. Отговорить от моей затеи. Ведь если я откажусь, тогда всё, что делает меня мной, окончательно погибнет. Мы - это наши убеждения, и если мы поступаем наперекор им, то убиваем частичку себя. Сколько я в себе убил за те годы, что подчинялся Мехмеду! А если я сам отдам своих детей, это буду уже не я. Останется только воля Мехмеда, а меня не будет совсем".

Вот почему я так обрадовался, когда Милко поспешно подошёл и, осторожно поймав мои ладони в свои, зашептал скороговоркой:

– Нет, господин. Я не буду тебя отговаривать. Я слишком хорошо чувствую, как ты мучаешься всякий раз, когда вспоминаешь о прошлом, о том, как был "мальчиком" султана. Ты не хочешь, чтобы твои дети так же мучились. Я понимаю. Но и ты пойми меня...
– он ненадолго остановился и продолжал.
– Я хочу остаться с тобой. А если ты умрёшь, то пусть и меня казнят, потому что без тебя я жить не хочу. Как представлю, что это будет за жизнь, сразу думаю, что лучше умереть. Ведь я останусь один, а я не хочу.

Увы, эта его готовность следовать за мной даже в могилу смущала меня сильнее, чем смутили бы любые слова и доводы. Он говорил "делай, как знаешь, но позволь разделить твою участь", но для меня это звучало как "не надо, не делай". Как мне было отговорить его?

– Ты ещё очень молод. Ты найдёшь ещё кого-нибудь и полюбишь.

– Нет, - Милко крепче сжал мои руки.
– Точно знаю, что нет, потому что буду тебя вспоминать. И потому не смогу полюбить никого другого.

– Любовь не вечна. Поверь мне как человеку, умудрённому опытом.

Мне было трудно это говорить, когда Милко стоял рядом, держа меня за руки. Я сам себе не верил. И поэтому он тоже не поверил:

– Я тебя не забуду. Поэтому не хочу остаться один, если тебя не будет. Лучше, если уж умру в том же месте, что и ты, и одновременно с тобой. Тогда на том свете мне не придётся искать тебя в толпе бесплотных душ. Мы будем рядом.

– В аду, - напомнил я.
– Я в своих грехах так и не раскаялся.