Счастливая черкеска
Шрифт:
Он снова только махнул рукой.
Такси он поймал не сразу, да и ехали они потом медленно, потому что на этот раз молодой водитель давился от смеха, дважды нарушил правила, и талон у него остался целым лишь потому, что всякий раз начинали улыбаться и подходившие к ним «гаишники». Когда Куклачев приехал, наконец, к Первой Градской, Казик в бурке стоял на седле и, приставив ко рту ладошки рупором, громко кричал:
— Марина!.. Марина, эй!
Потом он кричал:
— Марина, где ты?! Смотри и — не умирай!
Потом он закричал:
— Разбудите Марину, пусть выглянет!
Открылось
— Чего орешь, Казбек? — крикнул негромко. — Ее уже увезли!
— Куда?! — задрал голову Казик.
— Куда-куда! — сердитым голосом негромко закричал «самолетчик». — Сам в больнице лежал, знаешь… Куда человека увозят?.. Когда помрет.
Куклачев снял Казика с седла, хотел поставить не землю, но ноги у мальчишки подкашивались, он весь дрожал, и клоун прижал его к себе, прикрыл пятернею голову — папаха упала. Мальчика трясло, и вороной влажными губами потыкался ему в ухо, понюхал вихры, которые выбивались из-под растопыренных пальцев клоуна, задрал морду и громко, обиженно заржал…
Так и шли они обратно втроем: одною рукою клоун вел под уздцы коня, а другою поддерживал мальчика в длинной, почти до пят, бурке.
Все, кто видел их, еще издали начинали улыбаться и переставали потом, когда подходили к ним совсем близко.
И многие, пройдя мимо, останавливались и провожали их погрустневшими глазами: так провожают обычно траурную процессию…
Или вы хотели — о другой любви?
О какой?
АЛАНСКИЙ РЫЦАРЬ
На представление с участием осетинских конников я шел со смешанным чувством… Все последние годы для меня было два непререкаемых авторитета в этой области: старший из джигитов Кантемировых — Ирбек, продолживший созданную его отцом классику циркового наездничества, и младший из братьев, Мухтарбек, на пере ломе времен, как говорится, основавший свой уникальный конный театр и нынче мучающийся с ним — это без преувеличения, это в самом прямом смысле. До лошадок ли государству, которое не может заплатить своим учителям да врачам? До исторических ли трагедий, когда все мы стали участниками обшей сегодняшней драмы?
Но вот Ирбек не без гордости показал друзьям свое пенсионное удостоверение, тут же впал в грусть, когда поинтересовались, сколько «отвалили» ему за более чем полувековое беззаветное служение удали, храбрости, мастерству, и щедро пригласил на дружеский ужин в ресторан: «обмыть очередное и последнее звание…» Какие тут могут быть подначки: нарушая кавказский этикет, который мы с ним старались блюсти в этом сумасшедшем доме — в Москве, я, младший по возрасту, просто-напросто пристыдил его: «Мы ведь только что убедились: ты — далеко не миллионер!» «Я — не миллионер, но я — осетин!» — сказал он без всякой рисовки, но было у него в тоне что-то такое, отчего подступил к горлу комок.
Пожалуй, мне лучше многих было тогда известно, как «не миллионеру, но осетину» живется. В те дни, когда группа впервые уехала на гастроли без него, он явно тосковал, пытаясь скрыть это за присущей ему легкой иронией, искал дела и, может быть, как нельзя кстати была эта занявшая его тогда почти без остатка история с его жеребцом Асуаном, которого ему
Нет-нет, да и спрашивал я в ту пору Ирбека: как там Марик? Маирбек Кантемиров. Сын. Не только продолжатель дела отца, но и наследник его славы. Волею судьбы — хранитель незыблемых до сих пор традиций родоначальника цирковой династии Кантемировых, своего деда Али-Бека, Алибека Тузаровича. «Готовит свою программу», — коротко отвечал Ирбек. Мы с ним всё собирались вырваться то в Ленинград, то в Курск, где гастролировали осетинские конники, но нам не везло: то перед самым выездом сломалась машина, то приболела мама Маирбека — Недда Алексеевна.
Маирбек судя по всему тоже переживал нелегкие времена. Одно дело — этот самый «рынок», на котором так вздорожали сенцо да овес. Другое — полоса невезения, в которую попал в самое неподходящее время: сперва случился пожар в Курском цирке, во время которого, когда спасали коней, им пришлось показать мастерство, какое и не снилось, как говорится, профессиональным каскадерам. Потом Маирбек неудачно спрыгнул с коня в мирной, что называется, обстановке, сломал ногу и ее надолго «заковали» в гипс… Потому-то, когда шел на представление, думал помимо воли: а вдруг это теперь гораздо ниже по уровню, и мне придется потом подыскивать слова, чтобы не огорчить своего старого друга Ирбека… Что ему, и в самом деле, скажу? Чем утешу?
Но вот на арену все также лихо вынеслись всадники на горячих скакунах, вот неожиданно спешились, начался своего рода воинский танец, то и дело распадающийся на отдельные схватки, на поединки, и я вдруг будто при слушался к чему-то в себе самом, давно жившему во мне, очень и очень дав нему, к тому, что мы зовем голосом крови…
Отцовская программа заявляла джигита во всем его отточенном блеске — все-таки по преимуществу цирковом. Маирбек явно делал заявку на историю джигитства, уходившего корнями к древней Алании, некогда владевшей не только Кавказом, но и степями между Черным и Азовским морями, Алании, мощно противостоявшей хазарам плечом к плечу со славянами, вместе с которыми она являлась преемницей теперь уже почти мифических скифов. Действие на манеже и волновало, и завораживало, в памяти снова про неслось умолкнувшее было под натиском нынешнего оголтелого практицизма: «ветер степи шумит в древе европейского рыцарства»… Ветер степи!
Ну, конечно, конечно же: первые лихие наездники с гордым обычаем воинской доблести примчали на Запад из тогдашней Алании. И не оттуда ли пришел и святой Георгий — бывший воин и землепашец, именно потому-то и ставший покровителем путников, что сам перед этим с лихвою хватил тягот дальнего и трудного пути.
Великое дело — энергия настоящего искусства!.. Наутро неожиданно для себя я написал пару страничек о взаимосвязи рыцарства с христианством… с благодарностью вручить сыну своего друга? Неизвестно для чего оставить себе?