Счастливая черкеска
Шрифт:
— Впервые в жизни лежал потом в собственной квартире, смотрел на голые стены и помирать готовился, — грустно посмеиваясь, рассказывал мне, когда возвращались однажды в его машине из Новогорска, где поминали Ирбека. — Там я ещё держался на этой проклятой кильке в томатном соусе с сухарями. А стоило вернуться, во мне будто какая-то пружина лопнула… Как в часах. Мало того, что в желудке непереносимая боль, покрылся сыпью, потом такие струпья по всему телу пошли — не мог себе вообразить, что вообще такие бывают. Стыдно сказать:
Надолго замолчал, а я вспомнил, как десятка два лет назад позвонил вдруг из Новороссийска Ирбек: нет ли у меня добрых знакомых в Главном таможенном управлении?
Что, спрашиваю, случилось?
Нетелефонный разговор, отвечает, да что теперь делать: только что вернулись из Турции, где у осетин большая диаспора… И земляки насовали подарков, ну, как откажешься — люди на чужбине несколько лет ждали приезда конников с родины! И сами ребята кое-что прикупили, ведь знаешь: и ломаный-переломаный Ким Зангиев голый, считай, уходит на пенсию, и Славик Камаев… Привезли этого дерьма, шарфиков да косынок нейлоновых больше, чем полагается — арестовали наш реквизит…
«Легенда Советского цирка», «Слава социалистической Родины» …Как вспомнишь, Господи!
В какой узде их самих держали — те, кто всех нас продал потом с потрохами!
— И как ты, Володя, все-таки выкарабкался?
— О нас ведь, о цирковых, чего не рассказывают, — вздохнул Владимир Михайлович. — И такие мы, и сякие. И крохоборы мы, и завистники. И подножку друг другу можем, и… да мало что говорят! А меня ребята в машину несли на руках: травщика-старичка нашли под Владимиром…
— Смотри-ка! — удивился я. — Сам — Владимир, и травник… травщик, ты говоришь?
— Это он так, да: травщик.
— Так вот: ты — Владимир, и он — под Владимиром…
— Вот и он с этого: и ты — Володя, и защиты ищешь у володимирских. А где крест?
— Не было?..
— Опять меня ребята в машину и — в церковь во Владимир. Крестить. Вернулись, он говорит: теперь ты стал другой человек. Этого лечить буду. Этого берусь…
— Вот какая история!
— Да что ты! — подхватил Володя Ли с такой благодарностью, с таким искренним восторгом, что ясно было: это у него — навсегда. — Сам поправляет: травщик я. Травознай. Только — по травушкам… он так ласково! Каких только в доме, и правда, нет! И на чердаке, и в сараюшках. Да и в огороде у него не картошка растет — все кустики да цветки. Травщик я! — все повторяет. Но он, конечно, волшебник, — и сам езжу до сих пор, и привожу друзей… вообще-то имей в виду: вдруг прихватит…
Володя, милый!
Спасибо тебе. Но где нам — такого травщиканайти, такого доброго волшебника, когда «прихватило» нас теперь — чуть не всех сразу?!
Какой травознай,
…Марик ждал меня у служебного входа цирка на Цветном, но тут же, не дав разглядеть себя, настойчиво открыл дверь вовнутрь:
— Не против, если не буду отрываться? Тут кое-что надо — срочно.
— Единодушноодобряю, как мы раньше пошучивали…
Но шутить он был расположен, как я понял, меньше всего.
По широкому бетонному кругу за кулисами, чем только по обе стороны не заставленному, быстро прошли к раскрытым во двор высоким воротам, он остановился в них руки в боки, и я, казалось, перестал для него существовать. Но, может, и хорошо?
Потому что стоял широко раскрыв рот.
На недлинных чембурах в руках у конюхов по двору легко и грациозно выписывали затейливые кружева пять явно молодых, ладных краснобурых лошадок со светлыми хвостами и светлыми гривами.
Я не выдержал:
— Ах, какие красавцы!
— Текинцы, — коротко бросил Марик.
— Твои?
— Уже — да.
— И давно ты их?..
— Вчера отдал деньги. Большие пришлось…
— Но ведь стоят того!
— Стоят, — твердо сказал он.
Но я-то, я!
Нашелся знаток-лошадник…
Или в каждом из нас неистребимо живет не только любовь к красоте, но и воедино слитая с видом сильной и хорошо ухоженной лошади древняя, ещё со скифских времен тяга к беспредельным пространствам и вольной волюшке?
Послышалась вдруг негромкая мелодия: на поясе у Марика проснулся мобильник. Он неторопливо выпростал его из чехла, сказал короткое «да», тут же перешел на английский, а когда левую руку с трубкой подпер подмышку заложенной правой и стало понятно, что коротким разговором дело явно не обойдется, я отошел чуть в сторонку, снова принялся рассматривать красавиц-лошадок… где он их, любопытно, приобрел? На их исторической родине, у туркмен, или кто-то разводит уже в России?
Конюхи были одинаково молодые, иногда деловито взглядывали на продолжавшего глазами следить за лошадьми Марика, и я тоже с интересом посматривал на него… Почти не изменился, в одной, как говорится, поре: те же внимательные глаза, лицо строгое, хоть вальяжности, может, слегка прибавилось… Ну, да что же — хороший знак. Отцовской сухощавости в нем не замечалось, считай, и раньше, мама тоже не давала повода предполагать даже легкую полноту, во все годы, что знал Кантемировых, Нэдда оставалась — само изящество, а Маирбек выглядел всегда как налитой, во всяком случае, мне так казалось. Как у спортсменов: за счет «физики»?