Счастливая черкеска
Шрифт:
Теперь на нем был тонкий, с треугольным вырезом пуловер на голое тело, открывавший сильную шею… Только ранние залысины, хоть стрижен, словно мюрид, «под ноль», стали больше заметны…
Да и то!
Половина группы в Лондоне, половина — в Сеуле, а сам любуется тут, в Москве только что купленными лошадками… видел бы, и правда, Ирбек!
Он вложил, наконец, мобильник в чехол. Я вернулся к нему поближе.
— Ты, вижу, шпаришь уже как англичанин?
— Столько там торчать… приходится шпарить.
— Оттуда звонили?
— Из посольства. Приятель, но по делу…
—
— Он — немецкий, — сказал Марик. — Довольно прилично знал. У него был друг-импрессарио. В Германии…
— А, да! — припомнил теперь и я. — Да… а где можно посмотреть твою нынешнюю программу?
Маирбек чуть заметно улыбнулся:
— Пока только там.
Мне-то можно и рассмеяться. Над самим собой:
— Как можешь догадаться, ни в Лондон, ни в Сеул попасть мне в ближайшее время не придется. Кассета у тебя хоть есть?
— Не совсем удачная. Попросил одного из наших, а он снимал больше публику: ну, нравилось ему, как они вскакивают. Народ больше молчаливый, но когда дело касается лошадей…
— Чем ты их, если коротко, взял? Англичан.
Он четко сформулировал:
— Авангард. Мистика.
Дело вообще-то удивительное: всегда хорошо помнил первую самостоятельную программу Марика. Может, и действительно, потому, что очень уж переживал перед этим: а вдруг случится провал? Либо только мне почему-то не понравится… Что тогда говорить Ирбеку, как утешать его? Неужели, сказавши правду-матку, придется старого друга обидеть?
Помню, как потом изумлялся, как за Марика радовался, как, вернувшись домой уже к полуночи, тут же сел за стол и, в приступе творческой лихорадки, как говорится, тут же написал три сранички: о скифах, какими их только что на цирковом манеже увидел…
Был там сменивший не только Юрину — вообще кантемировскую классику авангард, был. И мистики — выше головы. Чего стоила сцена битвы на мечах с завязанными глазами: опасный и не всегда справедливый путь человека из мрачной глубины тысячелетий в наш якобы безоблачный, «цивилизованный» день. От поклонения мечу с перекладиной рукоятки — обожествляемой, но бездушной силе — до одухотворившего жестокий мир христианского креста, впервые заставившего древнего наездника понять: подобие Божие — он сам.
Осетинский путь к Уастырджи: святому Георгию.
— По сути с того и другого ты начал первое свое представление, — с удовольствием Марику напомнил. — А теперь без мистики да авангарда не обходится ни один лучший цирк за рубежом. Спасибо единственно приличной на телевидении программе «Культура»: цирк она не обходит вниманием. Чего стоит только канадский, в котором и то, и другое — главное… вот ты мне и скажи. За границей учился или сам теперь её учишь: можно ведь подумать и так, нет разве?
— Можно подумать, — скромно согласился джигит.
Или пора уже и его: с большой буквы?
Снова нас перебил мобильник, я было уже приготовился опять услышать английскую речь, но послышалась, слава Богу, осетинская…
Опять я отошел чуть в сторонку, опять поглядывал то на красавиц-лошадок, а то на сына своего старого друга, на продолжателя
Но только ли это отличало Ирбека от столь многих остальных наездников?
С энергией молодости отринув поднадоевшую за время ученичества классику, сбережет ли Марик высокий дух джигитства, не пустит ли его на распыл в погоне за удачей, которая сейчас к нему так благосклонна?.. Или удача эта пока — запоздалое вознаграждение Юре, а на миг-другой перед благодарными зрителями лондонского цирка опущенные на грудь головы отчаянных наездников Маирбека — это ещё и общий поклон ему, сумевшему поддержать их всех, по сути дела — сберечь, в печальное время перемен и чуть не всеобщей душевной смуты…
Что ж, думал я, поглядывая на продолжавшего разговаривать по мобильнику Марика, — он то серьёзно покивывал невидимому своему собеседнику, а то вдруг начинал улыбаться… Что ж: пусть они не помнят, англичане, о преступлении своих отцов перед всем многочисленным лошадиным родом… пусть о нем ничего не ведают. Пусть не догадываются, что на земле любимого своего короля Артура горячо аплодируют и близкой его родне, и заодно — «носители генофонда». На этот раз, правда, — осетинского. Но только ли его, только ли?..
Как, бывало, покрикивал на своих наездников Юра:
— Кура-аж, где — кураж?!
Разве не «боевой вскрик»?
А «боевым взглядом» каждый из них и теперь греет публику, когда на полном скаку, стоя на седле во весь рост, отчаянно кинет вбочок и вверх правую руку, приподнимет подбородок и горящими от внутреннего восторга глазами лихо поведет по притихшим рядам…
Маловато, конечно, осетин были казаками: что правда, то правда.
Почти тут же, как правило, становились казачьими офицерами…
Да и коли внимательно посмотреть, куда Маирбек давно уже заглянул якобы в поисках мистики, картину увидим самую, что ни на есть, реалистическую: один у нас древний генофонд. Общий когда-то. Скифский.
ВОЗВРАЩЕНИЕ СТРАННИКА — 2, или
«He бойся, я с тобой!»
Днем в городской квартире в Майкопе несколько мальцов десяти-двенадцати лет, адыгейцев и русских, сгрудились у телевизора.
На экране — кадры из представления Конного театра Мухтарбека Кантемирова «Прощай, Русь. Здравствуй, Русь!»: святой Георгий в алом плаще на серой, в яблоках лошади.
— Вот он, вот он! — слышатся возгласы.
— Что он — так и приедет?
— Ага, жди!..
«Святой Георгий» приподнимает с земли и усаживает перед собой русоволосого мальчика…
И в это время вошедший в комнату старый черкес, явно аульчанин, выдергивает из гнезда штепсель:
— Городские бездельники! В мои времена никому в ауле не пришло бы в голову начать рассказывать сказки или даже петь героические песни о славных сражениях, пока не село солнце, вы слышите?!.. Пока оно тебе светит, ты должен в поте лица трудиться, чтобы добыть свой хлеб. А вы с утра до ночи сидите перед этим разноцветным ящиком…