Счастливый день везучего человека
Шрифт:
— Привет, — она ответила это автоматически, все еще не взяв в толк, что я — это я. — Ты откуда?
— Естественно, от верблюда. Откуда же мне еще быть?
Она находилась, по-видимому, в плену мучительных сомнений. Но произнесла самые естественные в этой ситуации слова:
— Заходи в дом.
— Нет, давай лучше прогуляемся.
— Ладно, я сейчас.
Она ушла, а я сел на скамеечку около ворот, закурил, постепенно успокаиваясь. Ты хотел ее видеть — ты ее видишь. Сбылась мечта идиота…
Из ворот выглянула толстая старуха,
Смотри, бабка, смотри. Вот он я весь. Даже без рубашки.
Бабка слиняла, снова вышла Светка. Теперь она была затянута в броню — джинсы, кроссовки, маечка. Все чин-чинарем. Подкрасилась. Подмазалась. А зря. Босая и растрепанная она мне понравилась больше.
— Может, все-таки зайдешь? Поешь… — приличия надо соблюдать.
— Я не хочу есть. Вынеси что-нибудь попить.
Она вынесла кружку холодного молока — это было кстати. Но жрать хотелось все больше и больше.
Мы пошли в сторону реки и леса. Быстрее бы исчезнуть с поля зрения этих старух: они действовали на нервы. А взгляд ее бабки чувствовался с особой остротой.
В лесу я почувствовал облегчение и разочарование. Издалека этот лес казался таким зеленым и сочным, а вблизи картина изменилась: сосны были хилые, чахлые. Трава вытоптана коровами, кругом чернели их круглые визитные карточки.
А прямо у реки между сосен начинались могилы. Простые католические кресты стояли особняком. Православные сбились в другую кучу. Казахское кладбище с глухим забором и причудливыми надгробьями-склепами желтело на другом берегу речки. Эх, люди-человеки! Живем все вместе, а крякнем — тащат покойников в разные места; сортируют — своих, чужих…
— Пойдем, я покажу тебе могилу деда, — Светка нарушила молчание, впрочем, давно нарушенное карканьем ворон и далеким ку-ку.
Ну, деда, так деда…
У деда была звезда. Он, оказывается, воевал, а потом умер от ран много лет спустя.
Мы сели у деда и смотрели на реку внизу. Кукушка на обещание лет не скупилась, ее голос слышался без перерыва; по такой арифметике можно прожить лет двести. Недурно при условии оставаться все эти годы тридцатилетним…
— Зачем ты приехал? — добрались и до меня.
— А ты не догадываешься? Посмотреть на вашу деревню. А то прожил бы всю жизнь и не увидел. Я вообще люблю ездить. У меня чемоданное настроение.
— Что, всегда чемоданное?
— Почти… Ведь в детстве у меня не было кроватки, и я лежал в старом чемодане без ручки. Правда, так было только до года…
— И ты это помнишь?
— Само собой.
Господи, ведь я хотел ей сказать… Очень важное… Если не сказать, то зачем же ты приехал сюда, кретин?
— А как ты здесь живешь? Умираешь от скуки?
— Ошибаешься. Здесь весело. По вечерам танцы в клубе.
— Ах, танцы! — я вспомнил мускулистый торс парнишки с палками-нунчаками.
— А что нового в городе?
— О, много нового! Зоопарк приехал. А в нем, представляешь, слониха Моника.
— Ты туда ходил?
— Нет,
Наступила пауза. Оказывается, не так просто находить тему для разговора с таким собеседником.
— Как называется эта река?
— Камысты-Аят.
— А куда она течет?
— Она впадает в реку Карталы-Аят. А та в просто Аят. А Аят в Тобол.
— Я тебя люблю.
— А… а… А Тобол в Обь. А Обь в Обскую губу…
Я попытался ее обнять. Она отстранилась, словно я замахнулся. В глазах ее промелькнул страх, но он быстро сменился растерянностью.
Я закурил.
— Не бойся, я сейчас уеду.
Она молчала, я пускал дым.
— Тебя довезет до станции мой двоюродный брат. На мотоцикле.
Что ж, это неплохо. Не хватало мне еще тащиться четырнадцать километров пешком до станции. Брат — это хорошо.
Я щелкнул окурок в реку Камысты-Аят. И он поплыл в реку Карталы-Аят. А потом в просто Аят, потом в Тобол, потом в Обь. И дальше — в Ледовитый океан, туда, где прохладный и свежий воздух, вон из этих жарких пыльных степей и чахлых перелесков…
Брат — это он крутил деревяшки — подвез меня вовремя: к станции подходил «Одесса — Новосибирск». Он стоял всего две минуты, но я успел, повезло. С билетом, полочкой, с чистейшей простыней. Можно лечь, расслабиться. Блаженство. Спокойствие. Как много значит для человека спокойствие. Я его почувствовал впервые за много-много дней никчемного, дурацкого времяпровождения, битья ушами по щекам. Оказывается, для этого не обязательно иметь уши как у сеттера, достаточно и ослиных… А теперь покой. Заслужил ли ты его? Заслужил. Сердце стучало ровно, как счетчик такси…
Проводники развлекали полупустой вагон, гоняли магнитофон.
Вот мне и стало за тридцать, Самое время мечтать…— пел где-то под потолком Юрий Лоза. Молодец, Лоза, попал в яблочко.
А поезд уже гнал по степи и мне вдруг смертельно захотелось заплакать… Как будто я что-то оставил в этих степях.
Только что?
А, сумку. Свою старую дорожную сумку. Где оставил — не помню. Видимо, никогда не расшифровать мне загадочной на ней надписи… Ну и черт с ней, она все равно была пустая. Я ее взял по привычке. Ведь если куда-то едешь, должен быть багаж…
Сумку ты забыл, сумку…
Ладно, хватит пускать слюни и мотать сопли на кулак.
Жизнь продолжается.
Можно пройтись по составу, поискать вагон-ресторан. Что-нибудь надо съесть — ведь я почти сутки ничего не ел. Но вставать не хочется, голод заглох, застрял где-то в глубинах организма. Это терпимо.
Можно, пожалуй, и поспать.
А что же еще делать?
Делать-то что?..
Как-то раз перед толпою…