Счастливый день везучего человека
Шрифт:
Ей ничего не нужно было от меня, ничего, кроме этой ночи. Мне тоже от нее — ничего. Но эта ночь была нашей…
Я выскочил, хлопнул дверцей и побежал ей вслед.
Как-то вечером выскочил за хлебом. Пробегаю по лестнице — на тебе! — около Янцевской квартиры стоят Алеша со Светланой. Смеются.
Мне тоже весело. Я пробегаю мимо не останавливаясь, но на бегу хватаю Лешу за куртку и с третьего этажа бегу уже с ним, ускорение возрастает. Леша хочет что-то сказать, открывает даже рот, но
Мы смотрим друг другу в лицо. Он бледный, я задыхаюсь.
— Ты что? Ты что? — зашлепал он, наконец, губами. Голосишко прорезался.
Я смотрю на него — здоровый лось, не меньше чем на два спичечных коробка выше меня. Нравится девкам, красавчик. Но сырой, рыхлый. Эх, мне бы его скорлупу, я бы сделал из нее конфету. Железо, бег, растяжка. А у него пиво, сигареты, сигареты, пиво. Я успокаиваюсь, я могу перешибить его пополам при желании… Дернись он сейчас, вцеплюсь в него мертвой хваткой, если за желудок ухвачусь, так желудок выдерну…
— Леша, я тебя предупреждал. Леша, я тебя еще раз предупреждаю. Но это последний раз. Самый последний…
Я говорю задушевно. Он задушевно молчит. Он наконец понимает, что здесь не шутят. И мысль у него работает в таком направлении: лучше быть пять минут трусом, чем всю жизнь калекой. Правильно работает мысль, верно. И я его отпускаю. Вернее, я его даже и не держал, я просто спокойно повернул его на сто восемьдесят градусов и-нн-а! — запечатлел свой протектор у него на заду, затянутом в фирменный вельвет. Чуть-чуть пониже закордонного звездно-полосатого флага. И Леша, получив импульс, пошел не оглядываясь.
Спиной я почувствовал взгляд. Она стояла в дверях подъезда и все видела. Она была бледная и смотрела на меня со страхом.
— Что ты наделал? Какое твое дело, с кем я дружу?
Так и сказала — дружу. Я нарочито отряхивался. В конце концов, я сделал это из-за нее, а она это прекрасно понимала. А женщинам, особенно молодым и глупым, нравится, когда что-то делают из-за них или для них. Это поднимает их в собственных глазах.
— Верно, это не мое дело. Дружи с кем хочешь… Но если я еще раз увижу с тобой этого ублюдка, я сверну его вчетверо, суну в унитаз и смою. Вот так.
На следующий день она уехала…
Семь километров оказались семью километрами. Ни больше, ни меньше. Не противореча законам логики, подъем под палящими лучами солнца был труднее спуска. Я брел все в гору и в гору. Как Христос на Голгофу, к мачте ЛЭП на перевале. Впрочем, мне было легче, чем ему: мне в отличие от воскрешения, операции, надо подумать, довольно муторной, предстоял только спуск.
Пока я одолевал подъем, шея и уши у меня обгорели, перед отъездом я имел глупость подстричься…
Сидя на бетонном основании опоры, я, прищурившись, разглядывал
Я спустился к реке. Мычали коровы. Гавкали собаки. Я разделся и залез в воду. Вот так лежать в прохладной воде и ни о чем не думать. Да пропади оно все пропадом…
В деревне было пусто. Взрослое население, надо полагать, находилось в поле, на фермах. На пыльных улицах хозяйничали пацаны. Старухи сидели на скамеечках у своих домов и смотрели на меня такими глазами, как будто я был, по меньшей мере, родом с Альфы Центавра. Не смотрите, старухи. Я простой советский человек. Я приехал, старухи, чтобы просто посмотреть на вашу деревню, и уйду сегодня же.
Во дворе, за штакетником, парень, раздетый по пояс, крутил нунчаки — две палочки, связанные между собой. Якобы вид восточной борьбы. Проделывал он это вполне прилично, для такой глухомани, сбиваясь только при поясовом переходе. При этом он морщился, когда палка припечатывала по пояснице, было больно. Но он стоически начинал все сначала. Мода. И сюда дошла эта глупая мода на эти дурацкие деревяшки. В городе она уже давно отошла…
— Культурист! — крикнул я. — Подскажи, пожалуйста, где живут Янцы.
— Янцы? — парнишка с облегчением бросил на землю свои палки. — Идите прямо до конца улицы, там свернете направо, увидите. У них кирпичный дом.
Все просто. Прямо, потом направо. Проще, чем везти клиента на вокзал…
Рядом с ее домом соседский пацан играл в мяч, целясь в собственные ворота. Спортивная деревня, нечего сказать.
— Эй, вундеркинд! — прервал я его полезное занятие, — вызови, пожалуйста, Свету Янц. Получишь за этот труд серебряный доллар.
Вот сейчас она выйдет… Вот сейчас она выйдет…
Пацан вернулся. Сейчас, мол, выйдет. Я протянул ему железный рубль. Он взял, не раздумывая. Разницы между рублем и долларом он, судя по всему, не ощущал. Откуда ему в этой глухомани знать, что наш рубль — не конвертируемая валюта…
Тут из калитки вышла зевающая Светка. Заспанная, но свежая. Черноволосая, черноглазая. И уже загорелая — когда же она успела? Она увидела меня и тут же окончательно проснулась, усомнившись, видимо, как те старухи, в моем земном происхождении.
— Привет! — сказал я.