Щенки. Проза 1930-50-х годов (сборник)
Шрифт:
Боясь кого-нибудь разбудить в доме, я тихонько открыл эту дверь и попал в полуосвещенную комнату, в углу которой стояла белая постель. Некоторое время я глядел на нее с сонной несообразительностью и наконец узнал комнату, отведенную моей жене.
Я хотел было вернуться, но, всмотревшись в постель, продолжал пристально разглядывать лицо моей жены. К счастью, оно было освещено.
Выражение его было такое необычное, что я подошел к ней и наклонился.
Ее глаза были полуоткрыты, и сперва я подумал, что она глядит на меня, но по дыханию, по рту, открывающему
Она шептала что-то, не тихо, а совсем без звука. Артикуляция губ и выражение неподвижных глаз были такие напряженные, мучительные и не меняющиеся, что я догадался, что она всеми силами старается, но не может что-то произнести, и сразу же за этим понял, что это она с таким усилием хочет позвать меня, но не может.
Я несколько секунд стоял остолбенело, соображая все это и чувствуя всей кожей мучительный кошмар, который она испытывала.
Наконец я схватил ее за плечи, приподнял и стал будить. В то время как я приблизился лицом к ее лицу, оно показалось мне таким странным, что я чуть не вскрикнул. Она проснулась и сперва ничего не могла сообразить, но через несколько секунд жалобно закричала, вцепилась в меня обеими руками и, трясясь, рассказала, что все время звала меня, потому что ей было страшно.
– Но я не могла позвать. Я хотела, но не могла, – все время повторяла она.
Я поуспокоил ее и сказал, что случайно попал к ней, потому что надо узнать о завтрашнем поезде. Она сказала: «Не уходи, я боюсь», но я, что-то пошутив, поцеловал ее и на цыпочках пошел к двери.
И это опять была не та дверь, которую я искал.
Когда я протянул руку к ее ручке, по пальцам пробежала полоса света. Дверь была неплотно прикрыта, и за ней было ярко освещено.
Не знаю, почему я удержался открыть ее. Я приблизил к щели лицо и посмотрел.
Я никак не ожидал увидеть столовую. Стол почти не изменился с того времени, как мы вышли из-за него. Было не убрано, а сдвинуто.
За ним сидело четыре человека. Трое спиной ко мне, а лицом – хозяйка, жена приятеля. «Зачем она путала нас длинным коридором? Что за чепуха!» – эта мысль была короткой, так как я продолжал смотреть.
Все сидевшие, включая улыбающуюся хозяйку, низко нагнулись над столом, рассматривая что-то, но я не мог разобрать что. Было совсем тихо всюду. Это почему-то меня беспокоило. Я уже решил войти туда, напряженно ощущая эту тишину, как вдруг один из сидевших спиной немного двинулся, и я увидел на скатерти стола косынку моей жены.
Но то, что я увидел вслед за этим, оледенило меня, налило свинца в ноги. Я хотел двинуться, но не мог. Косынка шевелилась; они все глядели на нее.
Жена приятеля протянула к ней указательный палец голой по локоть освещенной белой руки – я даже сейчас не мог ее не видеть. Материя смялась и стала извиваться. Косынка делала все движения существа, которое корчилось от боли, хотя к ней ничто не прикасалось. Она собралась в тесный комок, вид у которого был такой, что я с холодной спиной отшатнулся от двери.
Тут
Так и есть. Она опять лежала неподвижно с светящимися зубами и силилась, – видимо, напрягала все усилия закричать. Но они только кривили ее губы незаметной и однообразной судорогой. Боясь глядеть ей в лицо, я ее схватил за плечи и долго тряс, чтоб разбудить.
Когда она проснулась, у нее неожиданно для меня вырвался громкий стон, точнее, конец долгого крика.
Я слишком поздно зажал ей рот, а она теми же полуоткрытыми глазами смотрела на меня, видимо, не вполне очнувшись и только чувствуя, что я продолжаю самую мучительную для нее невозможность кричать.
Наконец с большим трудом я второй раз успокоил ее. Еще большего труда мне стоило уговорить ее отпустить меня и остаться на несколько минут одной.
Я быстро пошел назад к столовой и толкнул дверь. Там никого не было. Все тот же не изменившийся стол со своей скатертью, нагроможденными к одному краю тарелками, чашками и т. п.
А на спинке одного из стульев висела косынка.
Простоявши над ней неподвижно в полной тишине, я заставил себя потянуться за ней. Но как только я дотронулся до нее, меня пронизал страх, которого я не вынес и отдернул руку. Мне показалось, что я наткнулся на что-то влажное и горячее.
В полубессознательном состоянии я вышел в тот коридор, которым они вели нас к постелям, чтобы наконец найти приятеля, и повернул в обратном направлении. Мне там показался горящий свет. Я шел медленно и услышал звук нескольких голосов.
Коридор упирался в большую запертую стеклянную дверь, плотно занавешенную клетчатой портьерой. Я подошел к стеклу, оставаясь в темноте, и через щель посмотрел туда.
Они опять сидели – те трое, как и в тот раз, повернуты лицом к ней, ко мне спинами, и о чем-то говорили, но теперь торопливо, вполголоса и так, как когда кончают разговор при появлении чужого.
Я колебался. На этот раз меня остановила и приковала к ним совсем неожиданная вещь. Я с любопытством стал всматриваться во всех четверых, и мне то и дело казалось, что я что-то вспомню, но я не мог ни вспомнить, ни перестать смотреть, так как мои глаза уже почти видели это. Вот-вот и я соображу.
В этот момент жена приятеля подняла голову и повернулась к стеклянной двери. Конечно, она не могла видеть меня – там было светло, а я был в темноте, за портьерой. Тем не менее я чуть не отшатнулся.
Она глядела на то место двери, где были мои глаза. Она опустила голову, но внезапно обернулась опять, взглянула, подняла руку и, улыбаясь, погрозила мне пальцем.
Я бросился бежать обратно.
Я вспомнил, где видел ее. Эти трое должны были это напомнить. Я всех узнал. Это была она.
На пороге столовой я столкнулся с приятелем. Он посмотрел на меня тем же пробегающим взглядом, который был у него при встрече. Он сказал, заикаясь, что нам лучше было бы идти на станцию сейчас, как можно скорее. Поезд может быть в любую минуту.