Щит света

Тин Тиныч

— И кто же в усадьбе обретался? — опешил я.

— Знамо кто, слуги. Чтобы в любой момент, как Елизавета Илларионовна или супруг ее покойный Афанасий Борисович пожалуют, все готово было. Они сюда любили на лето выбираться, вроде как на дачу. Но могли и посреди зимы нагрянуть, сколько раз такое было. Да и порознь могли заявиться, недельку здесь пробыть, новости послушать да обратно уехать.

— А они разве одни приезжали, без детей?

Спиридон задумался, явно пытаясь припомнить давние детали.

— А вот не скажу тебе,

врать не буду. Вроде мальчонка какой-то при них терся, но я в такие тонкости не вникал. Черкасовы мне отчеты о своей семье не давали, это я перед ними за каждую малость отчитывался. Вот потому у меня Пятигорье на первом месте было, а за усадьбой я по остаточному принципу присматривал. Что там смотреть-то? Главное, чтобы воровства не было, а остальное изо дня в день одно и то же. Бабы прибирают да готовят, мужики ремонтируют да за конями ухаживают.

— Ладно, и на том спасибо!

Я отпустил Спиридона и решил ненадолго заглянуть в кабинет, желая плеснуть полпорции коньяка для крепкого сна. Что-то предельно странное было во всей этой ситуации. Демьян был твердо уверен, что его мать — единственная дочь Елизаветы, а он, соответственно, её единственный внук. Но судя по тому, что я увидел и услышал лично, Елизавета Милолику, мягко говоря, не любила. Да и меня за человека стала считать только после того, как я дал отпор Новакам. Опять же, что это за таинственный мальчонка, что терся при Черкасовых? Воспитанник? Почему тогда они его с собой возили на летний отдых, а Милолику оставляли одну? В наказание? А не слишком ли жестоко так поступать с ребенком, да к тому же с девочкой? Как много вопросов, как мало ответов.

Открыв дверь кабинета, я застал там Иннокентия, сидящего с блаженной физиономией на полу возле подоконника. Разумеется, с моим кольцом на пальце. Небо за окном уже начало потихоньку светлеть, так что воспитанник шамана успел вовремя.

— Как там киса, жива? — спросил я, когда Кеша наконец-то вышел из нирваны и вернул кольцо на место.

— Жива, конечно, — кивнул парень. — Но пришлось долго возиться: мало того, что дыма надышалась, так еще и лапка с хвостом были сломаны.

— Теперь в лубках ходить будет?

— Да не, — отмахнулся Иннокентий. — Зря я что ли так вымотался? Всё срастил честь по чести и спать отправил. Проснется, будет как новенькая. Пока на кухне ей лежанку сделал. Там окно приоткрыто, захочет во двор выйти — легко выпрыгнет.

— Суслик с нею остался?

— Ага. Ни на минуту ее не покидает.

— Боюсь, как бы она с голодухи кавалера своего не сгрызла, когда очухается.

— Я ей зайчатины на блюдечке оставил. Всяко вкуснее суслика, которого еще поймать сначала придется.

— Спасибо тебе большое! Не знаю, с чего вдруг Цап такими горячими чувствами к дворовой кисе проникся, но умри она, он был бы безутешен. А я, честно говоря, впервые его таким взволнованным вижу.

— Да ладно тебе благодарить, я бы и так мимо не прошел, — отмахнулся

Кеша. — У моего отца пес был, вот я его частенько латал. И от укусов зверья, и просто по мелочи всякой. Сегодня вот вспомнил его, пока кошку лечил. Как он там без меня? Он же мне, считай, нянькой был. Грел меня, пока я малышом был, следил, чтобы никто не обидел.

— А батя твой он что, лечить не может?

— Может. Просто он обычно меня к этому делу припрягал. А мне оно и в радость.

— И ты по ночам только исцеляешь?

Иннокентий посмотрел на меня как на дошколенка, по которому плачет коррекционный педагог, но все же вежливо ответил.

— У нас ночь долгая, но и день полярный не короток. Солнце вообще не закатывается. А беда не спрашивает, когда нам удобнее её встречать. Поэтому всегда лечил, как в том надобность была. Но в ночи мне, конечно, проще. Кстати, тут до меня дошло, что поторопились мы с сестрой.

— Это ты о чем? — растерялся я от резкой смены темы.

— Помнишь, я тебе говорил, что мы нашли порченых, которые уже ни о чем другом думать не могли, кроме как о своих обожаемых господах в перчатках, которые коснулись их дланью и тем самым даровали милость Властелина?

— Разумеется. А к чему это?

— Я сглупил, — повинился Кеша. — Поддался гневу, когда увидел это противоестественное сочетание смерти и жизни. Ну и…

— Расправился с ними, — я не стал ждать, пока закончится его драматическая пауза. — Я в курсе. Дальше-то что?

— Надо было их не трогать, а проследить, куда они отправятся. И тогда я бы смог расправиться с теми, кого ты называешь сеятелями. А теперь нам придется начинать поиски с самого начала.

— Знаешь, не могу тебя винить, — признался я. — Сам бы так же поступил на твоем месте. Слишком уж много крови они мне в прошлом попили. Но зато теперь мы знаем, что измененных трогать не стоит. Используем их как клубок, который покатится и приведет нас туда, куда надо. А ты, кстати, их порознь находил?

— В том-то и дело, что они все вместе были, когда мы с сестрой на них наткнулись. От них так смердело порчей, что я на этот запах с закрытыми глазами шел. А что?

— Да так, — неопределенно отозвался я, — надо это обдумать. Ладно, от ночи еще остался крохотный кусок, иди-ка спать. Да и мне пора.

Пожелав мне темной ночи, Иннокентий вышел из кабинета. Смешно прозвучало, учитывая все сильнее разгорающийся за окнами рассвет.

Я таки добрался до коньяка, плеснул немного в один из бокалов, которые еще никто не убрал и не помыл, и тут меня словно под руку что-то толкнуло. Я отставил спиртное в сторону и полез в сейф, где лежали дарованные бабушкой бумаги, подтверждающие мое звание графа. Добыл их и внимательно перечитал. И у меня полезли глаза на лоб. Похоже, не просто так Елизавета Илларионовна торопилась покинуть усадьбу сразу после того, как передала мне эту в высшей степени примечательную грамоту!