Сделай ставку - и беги, Москва бьет с носка
Шрифт:
Звездин оказался провидцем. Дверь распахнулась, и в нее решительно втиснулся мокрый большеротый человек в почерневшем от дождя плаще, - рослый, веселый и волосатый, как загулявший сенбернар. - Славная весна! В хозяйствах уж сеяться начали, - пробасил он, скинул плащ на ближайший стул, решительно тряхнул плечами и головой, отчего брызги разлетелись по всему кабинету.
– Говорят, просил зайти, Варфоломеич. Звездин демонстративно отряхнул мундир. - Только не просил, а вызывал, - холодно уточнил он.
– И давай-ка впредь, как положено, - на Вы. Чтоб без этих ваших - "Вася, Петя".
– Давай, - вошедший, нимало не озаботившись недовольством начальства, снисходительно улыбнулся углом большого рта, отчего некрасивое лопоухое лицо сделалось несказанно привлекательным. - Пылишь много, товарищ Шмелев, -
– Ведь сам не хухры - мухры. Начальник ОБХСС. В прошлом и вовсе большого ранга состоял. А рассуждаешь без политического кругозора, - как рядовой оперативник. Ты не обижайся, но я тебе в глаза скажу: не тем занимаешься, голуба! Остроту момента не учитываешь. Всё по магазинам да по базам шаришь. А вот то, что частнособственнический элемент попер, не замечаешь. Я собственно тебя с этим и вызвал. С утра в райисполком ездил, - Звездин значительно потряс указательным пальцем.
– В какой раз указали: ни одного уголовного дела по так называемым арендаторам до сих пор не возбуждено. Советско- партийные органы на местах обеспокоены. Полагают, что с широким внедрением арендаторства допущены перегибы, в результате чего в сельском хозяйстве зацвел бурьян из захребетников, которые под прикрытием перестроечных лозунгов перерождаются в новое кулачье. В других районах давно и посадили, и отчитались. А мы всё в отстающих. Это, я тебе скажу, недопонимание момента и задач, поставленных партией. За это и спросить могут. Чуешь, куда повернуло? - Как не чуять, если за версту несет?
– недобро отреагировал начальник ОБХСС.
– А насчет арендаторов этих, подставятся - ущучим не хуже прочих. В голосе его проскальзывали ирония и изрядная скука.
До назначения начальником районного ОБХСС Александр Константинович Шмелев много лет проработал в областном угрозыске. Всеобщим, не подлежащим обсуждению мнением было, что Шмелев - один из лучших розыскников. Но уж больно своенравен и непредсказуем. Личное дело его было густо покрыто благодарностями и выговорами, словно тело родинками и бородавками. В районный ОБХСС его убрали после конфликта с начальником УВД. Нынешнюю должностьШмелев воспринимал как временную ссылку, а к поставленной задаче - искоренять спекулянтов и расхитителей - относился с брезгливым пренебрежением, хотя обязанности свои выполнял добросовестно. И мечтал об одном - поскорей вернуться к серьезному, розыскному делу. - Понимаешь, я уже в райкоме насчет арендаторов пообещал, - признался Звездин. - Прокукарекал, стало быть?
– Взял повышенные обязательства, - начальник райотдела не без труда сдержал раздражение.
– Короче, чтоб нам вокруг да около не петлять, предлагаю квинтессенцию. Ты мне сажаешь какого-нибудь фермера. За что-нибудь такое, чтоб позвонче. Тогда, считай, - вернешься в угро. Что скажешь, голуба?
– Эк они вам досадили, - Шмелев озадаченно помотал головой.
– Что ж, в конце концов мне эти ребята не родня. Никто их силком в арендаторы не тащил. Ладно, сделаю. Слово?
– А то, - скрепил договор Звездин.
* Весь состав районного ОБХСС размещался в двух кабинетах. Отдельного помещения не имел и Шмелев. Вместе с ним за соседними столами расположились старший оперуполномоченный Николаев и бывший участковый инспектор капитан Галушкин, за год до пенсии переведенный в ОБХСС. Жили Николаев и Галушкин по соседству, в пригороде, недалеко от Перцова, и в город приезжали на одной электричке. Но до работы добирались разное время. Сначала в кабинет всовывался Галушкинский пористый злой нос, следом устало втискивалось худое тело с обмякшими на вислом заду форменными галифе. Он усаживался на свое место, протирал изнутри засаленную фуражку, оглаживал глубокие запотевшие залысины. Кряхтя и поругивая власть предержащих (что заменяло старому бурчуну утреннюю гимнастику), стягивал с плеча потертый, забитый жалобами и поручениями планшет и принимался за работу. Лишь через десять-пятнадцать минут вваливался низкорослый, светящийся доброй упитанностью Виктор Арсентьевич Николаев - в вечном потертом джемпере. В отличие от Галушкина, в рабочее состояние он приводил себя долго и неохотно. Особенно, если отсутствовал Шмелев, а в кабинет заходили сослуживцы. Тогда Николаев горделиво разваливался на стуле.
– Жена опять десятку дала, - он
– Ночью три палки ей кинул, вот и дала. Я ее задарма не тру. И до этого кое-где пятериху "срубил".
– Кое-где!
– к удовольствию Николаева, поддразнивал Галушкин.
– Известно где: Любка - буфетчица из привокзального. И когда только вчера успел? До электрички едва полчаса оставалось, и все одно вогнал. Вот ведь етит твою мать! С виду стручок невзрачный, а какой занозистый. И главное баб-то все находит на две головы выше. Как ты с ними управляшься без этажерки?
– А то! Какой из двух выше?
– Виктор Арсентьевич демонстрировал средний и указательный пальцы.
– Средний, конечно, - отвечали ему.
– А вот так?
– Николаев сгибал оба пальца и втыкал их в стол, отчего они принимали как бы фривольное положение и становились практически одинаковыми.
– То-то что. Раком все равны.
– Ой, не кончишь добром, мужик, - Галушкин вновь погружался в бумаги. Николаев, победно гогоча, хватался за телефонную трубку. До десяти часов связи с внешним миром оказывались парализованы: Виктор Арсентьевич созванивался с женщинами. Разговаривая, он от и дело говорил непристойности и подмигивал окружающим быстрыми сальными глазками.
Закончив переговоры, вскакивал:
– Я тут часика на два выскочу на встречу с агентом.
И исчезал.
– Как же, знаем твоих агентов, - непримиримо бурчал вслед Галушкин.
– Опять какую-нибудь бабу на явочную квартиру потащит. От ведь кобелюга шершавый. Одно на уме. Гнать, гнать таких бездельников надо. Чего только Шмелев с ним цацкается?
Старый капитан сурово качал головой. Николаев и впрямь не перерабатывал. Но был он из тех тертых оперов, что исхитряются недостатки оборачивать к общей пользе, за что они ему и прощались. В конце квартала, если Шмелеву надо было улучшить отчетность, Николаев всегда к месту вскрывал два-три невалящих хищеньица или обсчета клиентов. Источником информации служили все те же бесчисленные продавщицы, поварихи и инвентаризаторши.
К другу своему незлобливый Николаев относился вполне лояльно, на нелицеприятную, матерную критику не обижался и даже за глаза уважительно называл старым хреном. Павел Федосович Галушкин числился самопальным философом. Не по образованию - по непримиримому диссидентскому духу. В отличие от других стариков-участковых, с натугой корпевших над всяким постановлением, Галушкин любил, как сам выражался, проецировать единичный факт на социальную закономерность. Проекция порой выходила совершенно неожиданной.
Вот и сейчас, когда Шмелев вернулся в кабинет, Галушкин огорошил его свежей сентенцией.
– Я бы всех ученых истребил на раз, - решительно объявил он.
– Наука в нынешней жизни одно пустое место и перевод народных денег.
Даже привычный Николаев от такого замшелого рутинерства едва не поперхнулся яблоком.
– Потому что каждая властная шишка себя умней других мнит, - добившись общего внимания, объяснился Галушкин.
– Один дурак протрубит новый метод, а ученые всякие, вместо чтоб возразить, де-подумай о последствиях... Какое? Взяли под козырек и рады стараться холуйствовать, - базу научную подводить. Вот, скажем, Иван Андреевич Листопад, ректор сельхоза нашего, земли ОПХ под ним. Только от него вернулся, - ездил по жалобе. Ничего не скажу, большой человек. Но спрашиваю его, за ради-чего столько земли-матушки раздал под частника. Чего-то они там творят внутри. Жируют. Это как, одним всё, другим ничего? Народишко кругом, естественно, недоволен. Урежь, говорю, это новое кулачье, пока не поздно. Ведь гниль. Опухоль. И что думаете? Ничего, говорит, поглядим, чья возьмет. Конкуренция еще никому не мешала. Ага! Как же, выкуси, конкуренция. И так ясно, чем кончится, если не вмешаться. Эти куркули деньжищами обрастут, а простой мужик опять сопьется. Мне ясно, а ему, остепененному, нет. Так какой он после этого для мужика ученый? И власти те же возьми. Эва их сколько на нашем хребте собралось, а - тоже не пресекут. Наоборот, подпевают. И пользы, выходит, от них мужику никакой. Потому и остался он, каким при царе батюшке был, - сиволапым, что никто не радеет. Да еще и работать отучили. Только и навыков, что стибрить чего-нибудь да пропить. Бедная Русь, растаскивают безнаказанно кому не лень! Вот попомните, развалят эти фермерюги колхозы!