Седьмое небо
Шрифт:
Ая.
***
О баре, в который привело её предчувствие, она знала, но бывать здесь до этого ей так ни разу и не случилось. 'Седьмое небо' не было изобретением ни морфов, ни реализатов. Его придумали люди. Когда-то давно, когда морфы ещё только-только рассеялись по растерявшейся от неожиданности Земле, некто, пожелавший остаться неизвестным, организовал это странное место, и, как ни странно, морфы подхватили идею.
'Седьмое
Ая, в отличие от них, чувствовала себя скверно.
– Видишь во-он того человека?
– кивнул Бенжи.
– Это Хосе.
– Здравствуйте, - сказала Ая.
– Спасибо, - усмехнулся старик, и ей показалось, что он слегка не в себе.
– Привет, Бенжи. Как там наши дела?
– Хорошо, наверное, - отозвался Бенжи и опустился на стул.
– Мы ищем парня с дредами на голове.
Старик в ответ молча покачал головой. В это время от компании детей отделился и направился к ним мальчик в аккуратной зелёной курточке и клетчатом кепи.
– Господи!
– сказал он, плюхаясь на свободный стул рядом с Хосе.
– Утоли меня покоем в этом мире вечного движения!
И, словно в ответ на его слова, наступил мрак.
Ая шарпнула в темноте рукой и ухватилась за холодную ручку андроида.
– Бенжи?
– Да?
– откликнулся тот и голосом, похожим на жужжание большого шмеля, удивлённо добавил: - Зззря ты меня сюда привела.
Жужжание перешло в высокий звон, и на верхней, едва слышимой ноте Ая потеряла сознание.
***
Дышать было легко, так легко, что казалось, будто воздух сам струится в лёгкие, как вода, стекающая с обрыва. Где-то недалеко звенели невидимые генераторы Бибича - судя по неподвижности мироздания, целая гроздь.
Потом сзади, за Аиной головой, лязгнула дверь, пропуская тонкую полоску света. Ая дёрнулась было подняться и обнаружила себя намертво пристёгнутой. Луч света проехал по противоположной стене и в итоге расплылся широким квадратным серым пятном.
– Так, так, так...
– насмешливо сказал голос.
– Приходим в себя?
Ая облизнула пересохшие губы и промолчала.
Человек обошёл стол, и на фоне размытого серого пятна возникла серая тень. Чтобы рассмотреть вошедшего, Ая скосила глаза к самому подбородку, но то ли от этого, то ли ещё от чего картинка вышла смазанной и двоящейся.
– Как самочувствие?
– поинтересовался человек.
Самоубийца, оценила про себя его мужество Ая. Она отвела глаза от посетителя и подняла их к потолку. Звон исходил от потолка, исходил и расходился кругами по самому потолку и по металлическим стенам, как волны от брошенного в тихое озеро камня.
Пока она вслушивалась в потолок, вектор тяжести плавно сместился в сторону и съехал с невидимого пола к невидимой задней стене с дверью. И тем, собственно, и обозначил, что это корабль.
И вряд ли это транспортник 'земля-земля', вися практически вверх тормашками, подумала она, и вряд ли пришедший сюда самоуверенный господин такой уж самоубийца.
Тем временем корабль завершил разворот, и пол снова стал полом. Ая прислушалась к себе и, не считая лёгкой горечи на языке, ничего не нашла. Если бы хотели убить, убили бы, если бы хотели пытать...
– Надеюсь, вы не собираетесь держать меня в таком виде пожизненно, - хрипло сказала она.
– Я чувствую себя незащищённой и уязвимой. Нельзя ли отстегнуть ремни? Я вряд ли достану отсюда до рубильников.
Стол одновременно развернул её головой вверх и поплыл вниз, потолок ярко вспыхнул, и в его свете стало видно, что вправо от неё уходит вдаль целый ряд похожих столов.
И на каждом из них оказался распят маленький белокурый морф.
Радецкий.
***
Второй раз Радецкий вернулся к 'Седьмому небу' только через неделю. Целую неделю он гнал даже тени мыслей об Ае из своей головы.
Маленькая оранжевая штука, придававшая ему всемогущества, лежала в наспех вырезанной из кедровника коробке, перевязанной крепкой ременной лентой.
Всю эту неделю по утрам мир, как ни в чём не бывало, поднимал над островами солнце, кормил Радецкого треской и ягодами, а в ночь на седьмой день расцвёл у него в голове странным, неправдоподобным, но, тем не менее, неотличимым от реальности сном. В этом сне он прожил на Фолклендах до конца тихую жизнь отшельника, умер, как и положено, от старости и родился снова - но на этот раз где-то на Армянском нагорье ягнёнком муфлона. Снова прожил жизнь, теперь уже баранью, снова умер от старости, потом снова родился диким бараном и снова умер, потом третий, четвёртый, пятый раз... Бараном.
Проснувшись, Радецкий долго лежал на палубе своей 'Революции', глядя в чёрное небо над головой. Баран, думал он, баран он и есть баран.