Седьмое небо
Шрифт:
Появились они почти сразу же после того, как старик, довольный своим ожившим конвейером, потащил Бенжи завтракать.
– Можно и кофе, - согласился высокий и протянул руку старику, а затем и андроиду.
– Морф.
– Андроид, - сказал андроид. Рука морфа была тёплой, сквозь её тонкую кожу Бенжи почувствовал течение каких-то почти неуловимых токов и даже не удивился.
– Привет. А маленький - тоже морф?
'Маленький' открыл было возмущённо рот, но высокий опередил его.
– Да, - улыбнулся он.
–
– Я рядом посидеть, - огрызнулся маленький, и Бенжи заметил, что зубы у него акульи - мелкие и острые.
Старик виновато посмотрел на андроида, выставил на застеленный потёртой зелёной клеёнкой стол три пластиковых кружки и аккуратно наполнил их почти до краёв дымящимся кофе.
– Ayudar a s'i mismo.*
Бенжи подвис, оценивая происходящее, и всё-таки решил, что старик и его внезапные гости знакомы: кухонька у старика была маленькая, вся заставленная до тесноты, но юный морф полез под потолок за сахаром так, словно делал это миллион раз. Хотя, подумал Бенжи, морф он и есть морф.
По крыше по-прежнему шелестел дождь. Высокий аккуратно положил ложечкой в кружку сахар.
– На месте машины я бы не очень любил дождь, - задумчиво сказал он.
– На месте машины я бы вообще не очень любил, - поддакнул ему 'маленький', и Бенжи снова завис, на этот раз надеясь определить междустрочие. Там явно читались и Ая, и Радецкий, и он сам, и что-то ещё, чего андроид так и не смог угадать окончательно. А 'маленький' смотрел на него поверх своей кружки и усмехался.
– Чужое место всегда занимательнее?
– укоризненно покачал головой старик, и, к удивлению Бенжи, оба морфа смутились.
– Парень никому ничего не должен.
И в этот момент скамейка под Бенжи дрогнула. Слабо, потом чуть сильнее. Потом ещё и ещё. Андроид моргнул, поднял глаза к маленькому окошку напротив и, когда окошко накрыла тень, рванулся к выходу из ангара.
Когда титаны прошли, и макушки квебрахо перестали колыхаться, он озадачено обернулся. Старик и оба морфа стояли в воротах у него за спиной.
– Всё-таки я слишком давно не был на материке, - сказал им Бенжи.
– За эти годы здесь здорово изменилась фауна. Кто это?
___________________
Ayudar a s'i mismo* (испанский) - угощайтесь
Ая.
***
Понимание пришло к Ае ещё за мгновение до того, как она проснулась: нахлынуло волной и затопило её, как пришпиленную к берегу утлую дырявую лодку.
– Парень никому ничего не должен, - сказал кто-то кому-то, и она ахнула и проснулась.
Снаружи шёл дождь: синий, болезненный и острый. Она натянула одеяло до трясущегося подбородка и закусила губу, пытаясь справиться с паникой:
– Чёрт. Чёрт, чёрт!! Чёрт...
Первой её мыслью была мысль о том, чтобы скользнуть вслед за беглецом. Второй - о том, что делать этого ни в коем случае нельзя. И не потому, что Радецкий,
Какое-то время она пыталась сглотнуть подкатившее к горлу сердце, но оно билось испуганной птичкой и никак не хотело слушаться. В конце концов, решение Бенжи не было неожиданностью, подумала она.
И встала.
Дом был полон смеющихся морфов, и среди них рыжими хохотунчиками среди рыжих хохотунчиков носились и те, кто ночью помогал Бенжи бежать. Ая молча прошла мимо них, так и не решив, какое из чувств шевелится у неё внутри - благодарность или обида.
Баркас Радецкого качался у берега, а сам он сидел, свесив ноги, на одном из больших валунов, и, казалось, нисколько не был смущён ни холодом, ни непогодой.
– Привет.
Революция обернулся:
– Привет.
– Бенжи сбежал на материк.
– Я знаю.
– Что?
– всё ещё не веря собственным безошибочным не столько пред-, сколько послечувствиям, переспросила она и тихо опустилась рядом с ним на мокрый, холодный камень.
– Знаешь?
– Ага, - кивнул он и добавил загадочно: - Не спалось.
Пока они молчали, Радецкий болтал в воде босыми ступнями.
– Выходит, вроде как пацан сбежал от матери, - сказал он наконец.
– Так-то и не скажешь, что ему шестьдесят.
– Почему пацан и почему от матери?
– не то возмутилась, не то обиделась Ая.
– Потому что он далеко не маленький мальчик и сам может выбирать, что ему нравится.
– Ему нравится, - начала было Ая и осеклась: перед глазами у неё всплыла картинка с Бенжи, чистящим протоколы в перевёрнутом мусорном баке.
– Что?
– прищурился Радецкий, глядя на то, как Ая молча смотрит куда-то себе под ноги, - Вот и я о том же: мне кажется, что иногда ты приписываешь ему то, чего у него нет. Любовь - это человеческое.
– Твоё?
– И моё тоже, - ничуть не смутившись, кивнул Революция.
– И твоё.
– То есть ты любишь меня?
– уточнила Ая.
– А ты?
– вопросом на вопрос ответил он.
***
День был почти бесконечно длинным. На краю подводного утёса колыхались длинные тонкие стебли ламинарии, и солнце, пробивающееся сквозь толщу прозрачной холодной воды, красило их в зелёный и светло-рыжий. Дальше, - там, где дно обрывалось в чёрную глубину, было пустынно, как в полуденном летнем небе, и в этой пустоте где-то далеко, на границе видимости, ходили неясные тёмные тени блювалов.
Революция плавал так, словно родился и вырос в воде, - плоть от плоти океана.
Рой маленьких серебристых килек следовал за ним по пятам, словно влекомый магнитом: стоило ему остановиться и замереть, как и они тоже зависали за ним переливающейся бесчисленными искрами блестящей бесплотной тенью.
Сама Ая боялась глубины. Её страх доставлял Радецкому ни с чем не сравнимое удовольствие: он, как ребёнок, радовался не столько её беспомощности, сколько своему превосходству.
Странно, думала Ая, что он не реализат.